Выйдя из дворца и очутившись среди своих соотечественников, Рави снова принял горделивую, полную достоинства осанку. И в самом деле, было чем гордиться: он получил такой чудесный подарок, которого еще не удостаивался ни один из «держателей богов».
Правда, каждый мог купить крис на базаре за несколько рупий, — обыкновенный крис из плохой стали, с ножнами из дерева и кости, — и пользоваться им для стрижки овец, для срезывания бамбука на постройку хижины или для иных целей. Но этот крис был особенный. Это было оружие воина и принца— вещь огромной ценности. Тонкое заостренное лезвие из лучшей стали дрожало и переливалось как пламя; золотые ножны с богатой чеканкой, рукоятка из слоновой кости тончайшей резьбы, у соединения рукоятки с лезвием — золотой браслет, осыпанный крошечными бриллиантами. Сокровище, переходившее от отца к сыну, могущественный родовой талисман. Таков был дар султана далангу, который в течение трех часов держал повелителя в мире сладостных пьянящих иллюзий, заставляя забывать, что только благодаря политическим соображениям голландского правительства он удержал свой титул и слабую видимость управления страной.
III. Мечты о великом
Шли годы. Рави в летние месяцы вместе с матерью ходил из города в город, из селения в селение, разыгрывая свои мистерии. Когда же наступал период дождей. Рави обычно сидел дома, работая над куклами. С каждым годом его марионетки все больше отступали от шаблона. Лица становились живыми, выразительными, костюмы поражали зрителя своей новизной и смелостью.
Тем временем волосы Ины поседели и лицо покрылось морщинами, но глаза блестели все тем же огнем, и стан не сгибался под тяжестью лет. Попрежнему посвящала она все свое Бремя служению сыну.
После памятного посещения дворца султана Рави больше не приходилось там играть. Однако то, что он там видел, послужило канвой, на которой его необузданное воображение вышивало узоры несбыточных грез. Он жил в лабиринте ярких цветов, высоких колонн и фонтанов, переливов шелков, курений фимиама — и все это сливалось в чудесную симфонию, мучило, терзало его, уносило в древнюю сказку, где неясным видением вставал образ танцовщицы Наруди. Даже в мечтах Рави любовался ею только издали, не осмеливаясь помышлять о ней как о своей жене. Ей одной посвятил он всю силу, всю нежность своей первой и единственной любви.
В моменты творческого подъема Рави создавал потрясающие импровизированные драмы, которые прославили его выше отца, выше всех его товарищей по искусству. Некоторые из далангов боялись его, другие завидовали, народ преклонялся перед ним, как перед высшим существом, а мать боготворила. Если случалось европейцу заходить в деревню, где жил Раги, ему первым делом указывали на хижину «держателя богов».
По вечерам дети и внуки тех, кто некогда слушал сказания старого Амата, собирались в хижину Рави послушать его удивительные рассказы. Рави сидел на возвышении при зеленом свете арабской лампы, и подобно струям горной реки текли его речи. С каждым разом туземцам все труднее было стряхнуть с себя радужные блески свободы, навеянные речами Рави. Нередко просиживали они всю ночь напролет в хижине даланга, и когда первые тени предрассветных сумерек ползли по земле, они расходились группами, оживленно беседуя…
Однажды старая Ина спросила Рави.
— Почему ты не женишься, сын мой? Ты достаточно богат, а я становлюсь старой, и мне будет отрадно видеть, что около тебя есть жена, которая позаботится о тебе, когда я умру. Я могла бы подучить ее при жизни и приняла бы ее с любовью. Ты должен иметь сына, которому передашь свое искусство. Уже сейчас он должен был бы начинать учиться. Нехорошо так долго искушать судьбу. Аллах знает, что мое единственное желание — прислуживать тебе, но скоро я настолько состарюсь, что не смогу работать. Во имя будущего сына ты должен жениться. Вот, например, маленькая Эме, ей только шестнадцать лет, я бы поговорила с ее родителями, и…
— Нет, мама, я не хочу жениться. Ведь ты знаешь, что я не такой, как другие люди. Когда я был мальчиком, меня не интересовали игры, я думал только об одном: как хорошо быть взрослым и сделаться «держателем богов» подобно моему отцу. Я вырос и достиг желаемого, даже превзошел отца. Но я не этого хочу.
Я чувствую, что судьба готовит меня к совершению великого подвига, которому я посвящу всю жизнь. Помнишь, меня позвали ко двору, и тогда я увидел, что недурно быть султаном, повелевать танцовщицами, иметь сорок жен и тысячу слуг. Но с годами я понял, что мало чести быть султаном. Ведь он только кукла в руках белых поработителей. Разве не пляшет он по желанию голландских властей, как боги в моих руках? Крис, который он мне подарил, — Рави вынул из-за пояса кинжал и прижался губами к холодному лезвию, — многое говорит мне и ко многому обязывает. Недаром он был мне дан. Он отмечен печатью древнего заклятия. Он был сделан для воина, для доблестного освободителя родины, который должен выгнать угнетателей и защищать наши острова против белолицых хищников. По ночам боги нашептывают мне это. Нет, мама, не женитьба у меня на уме, а подвиг освобождения родины от позорного рабства.
Огонь фанатизма загорелся в его глазах.
— Мой сын, ты лишился ума! О горе мне! — воскликнула старая Ина, бросаясь к его ногам. В глубине души она считала его великим из великих.
IV. Даланг-пропагандист
Рави было уже сорок лет. Он чувствовал, что пришло время, когда его мечты должны были вылиться во что-то реальное, но во что именно, он не мог себе ясно представить. Даланг и не подозревал, что пребывая постоянно в мире фантазий, он совершенно оторвался от живой действительности и от людей. В сущности он никогда как следует не знал своих соотечественников. Освобождение Явы от иностранного ига рисовалось ему чудесным актом, который должен совершиться через него, Рави, избранника богов.
Рави продолжал давать свои представления. С каждой новой мистерией его мечты о свободе крепли, облекались в живую форму. Он давно уже отступил от древних традиций вайанга, которые всю жизнь свято соблюдал его отец. Рави расширил и углубил мифологические сюжеты мистерий, вводил в них порою новых лиц. Все чаще начинали звучать в устах его героев новые мотивы — гимны свободе, угрозы поработителям. Он смело развертывал сцены из эпохи борьбы яванцев за независимость против завоевателей.
Порою торжественная драма неожиданно сменялась фарсом, едкой сатирой на властей. Напыщенный резидент в расшитом золотом мундире выезжал верхом на ободранном, согнутом в три погибели яванце, кричал сиплым петушиным голосом и размахивал бичом. По сцене проползали голландские чиновники, раздутые как спруты и тощие как черви, становились в круг и вместе с резидентом и начальником колониальных войск решали вопрос: как бы получше расправиться с яванцами? Их тревожил дух независимости, порою вспыхивающий в туземном населении.
Начальник колониальных войск, напоминавший традиционного демона с кабаньими клыками и длинными кривыми когтями на руках и ногах, предлагал отрезать всем яванцам языки. Тогда будет обеспечена беспрекословная покорность. Резидент от радости хлопал в ладоши. Чиновничья клика заливалась блеющим смехом.
Начальник войск вытаскивал из-за пояса огромный крис. Офицеры тащили к нему беспомощно барахтающихся яванцев с высунутыми длинными языками. Раз!., раз!., раз!.. Сверкала холодная сталь, отрубленные языки падали на землю, и немые яванцы рабски ползли на животе перед резидентом…
ebooksa