— Сыпни себе.
— Мотри, вьюнош!
— Мотрю...
Микешка отвернулся, затих. Маркел поднажал на топор, почувствовал, как ослабла веревка. И вот руки свободные, в правой — гладкое топорище. «Бежать! Тихонько подняться и... — лихорадочно бились мысли. — А если вывихнута нога? Догонит Микешка... А не догонит, так... деда Василька-то предаст, конец старику. А если Микешку это... топором?..» — он опасливо покосился на мужика. И обмер: тот пытливо глядел на него в упор ясными, словно не спал, глазами... И, видно, что-то понял:
— Ты, вьюнош, это... Ты чо это делаешь, а-а?.. — встал на четвереньки, двинулся на Маркела.
Маркел прижался спиной к сосне, по-прежнему держа руки сзади, стал подниматься. И увидел, как дико блеснули Микешкины глаза, как весь он напрягся перед прыжком... Маркел кинулся вперед, взмахнул топором. И будто не услышал, а ощутил руками, всем телом, как податливо хряснула Микешкина голова, — словно весенний ледок под сапогом...
И потом, когда бежал, ломился сквозь кусты, ощущение этого беспомощно-хрусткого звука продолжало держаться в теле, — как шум ветра в сосновом стволе...
А он бежал, свернув с тропы влево, чтобы быстрее выскочить на зимник, который тянется по реке. Наст держал плохо, и местами Маркел проваливался до пояса; хорошо еще, что вывиха не оказалось: просто Микешка сильно ушиб ему колено. Рассвет незаметно перешел в густой белесый туман, тот самый, что на глазах поедает снег.
Только бы успеть, только бы опередить карателей! Какая уж теперь засада?.. Успеть бы увести мужиков с Пестровской заимки да предупредить Чубыкина...
Что-то долго не кончается лес, не видно берега. А уж пора бы... Может, продрыхнут каратели и можно успеть еще устроить им ловушку?.. Да где же конец этого проклятого леса? Бел
А каратели встали рано. Поручик Храпов разбудил солдат до света, чтобы тронуться в поход, пока не развезло дорогу. Дед Василек, чтобы оттянуть время, не стал скрадывать путь по тропе мимо Ермакова поля, а повел отряд по речной излуке.
Ночь незаметно перешла в утро — границы стерлись в молочном тумане, сыром и холодном. Но с восходом солнца туман поредел, трусливо пополз в глухие распадки и ложбины. Утро выдалось яркое, слепящее, с высоким и по-весеннему налитым синевою небом.
Солдаты шли скорым шагом, бодро переговаривались, а пан Вернер не переставал восхищаться, пискливо восклицая:
— О, какой заметшательный утро! Я не жалею, что напросился на этот прогулка. Надоели казематы, карты, вино!.. В Сибири нет даже красивый женщин, одни эти... как его?.. бабы... А какой богатый страна! Лес — целое море. Нет, океан! Кедра, сосна, елка, пихта — о-о! Писеца, соболя, лисица, белка, медведя — о-о! Золото! Умный народ такой богатство делает золото, а свинья делает этот... как его?.. да, навоз...
Поручик Храпов хмуро косился на восторженного пана, молчал. В Каинске стоял легион из бывших пленных поляков, присягнувших на верную службу Колчаку, и когда Храпов набирал в свой отряд добровольцев для похода на объявившихся в тайге партизан, подполковник Вернер, полунемец, полуполяк по национальности, ищущий приключений, набился к нему с четырьмя своими солдатами.
Дед Василек шагал рядом с Храповым и Вернером, слушал болтовню поляка, и его разбирала злость на этого чужеземца, который так брезгливо отзывался о русских.
И старик не стерпел, поскольку терять-то ему вроде было нечего. Он снизу вверх глянул на долговязого поляка, вдруг ляпнул:
— Ты про Ивана Сусанина слыхал, пан... Вернер?
— О, да! Иван Шушанин... Знаю, знаю! Русский поэт, как Пушкин, да? — обратился он за помощью к Храпову.
— Н-не совсем... — сквозь зубы процедил поручик и глянул на старика жесткими умными глазками. Маленькое лицо Храпова чем-то неуловимо напоминает крысиную мордочку: нос вытянут и постоянно будто бы к чему-то принюхивается, а подбородок скошен, тонкие губы еле прикрывают длинные острые зубки.
ebooksa