Старик проснулся и сел на постели. Заботливо посмотрел он на ребенка, спящего в противоположном углу каморки, кряхтя и потягиваясь, оделся и вышел из каморки.
Он ковылял по длинному коридору к двери, ведущей в огромный зал, и задники его стоптанных туфель били по мраморным плитам пола, как плавники рыбы. Едва ступив за порог, он остановился. Меч, направленный в его грудь, неожиданно сверкнул перед ним.
Старик опешил, попятился, заморгал глазами, потом, улыбнувшись, прокрался в дверь под мечом.
Рука в железной перчатке толкнула старика вбок. Он схватил холодные железные пальцы перчатки, засопел носом и неуклюже столкнулся грудь о грудь с рыцарем, закованным в латы.
За плечами рыцаря белели фигуры юношей: юноши, присевшего для прыжка, юноши, мечущего диск, юноши, натягивающего лук стрелой…
Старик отодвинул фигуру рыцаря от двери, чтобы они не заграждала вход. Укоризненно причмокнув языком, он прошамкал:
— Не спится ей… ходит по залам… все переставляет…
Задники его мягких войлочных туфель прошлепали дальше и вдруг замолкли. Старик остановился, едва не споткнувшись о саркофаг мумии, лежащей на полу. Из щелей размалеванной крышки саркофага равномерно вырывалась пыль. Старик вздрогнул. Он услышал прерывистое дыхание спящего человека. Осторожно, будто стеклянную, он поднял деревянную крышку. В саркофаге спал человек. Перевязанная окровавленным лоскутом материи тяжела лежала на груди человека рука.
Старик протяжно вздохнул.
— Вот что творится теперь на свете, — прошептал он.
Глядя на спящего в саркофаге человека, старик вспомнил о неожиданных событиях, вторгшихся в его спокойную, однообразную жизнь….
Тридцать лет прослужил Маулан сторожем историко-археологического музея. Дочь его — Каури — росла и воспитывалась в этих стенах. Товарищами ее детских игр были фигуры археологической древности. Директор музея, профессор-англичанин (он умер пять лет назад), заинтересовался смышленой индусской девушкой и сделал ее своей ученицей. Шли годы как часы… Каури вышла замуж за индуса-студента, и Маулан остался одиноким. Маулан делил свое одиночество с мраморными философами… Шли часы как годы… Каури родила дочь. Муж Каури — член национального конгресса, был убит три дня назад на улицах Калькутты, во время демонстрации протеста против ареста Ганди… Каури сошла с ума. Маулан приютил сумасшедшую дочь и двухлетнего ее сына. Каури по ночам не спит. Бродит по музейным залам. Двигает фигуры. Раскрывает окна, ей душно, ее теснит горе. Вот и сейчас она бродит где-то здесь. Разыскивая ее, Маулан набрел на человека, спящего в саркофаге. Человек этот, вероятно, влез в окно, раскрытое Каури. Человек в саркофаге индус. Рука у него ранена — он бунтовщик…
Маулан вздрогнул. Мысли его оборвались, вспугнутые безумным криком его дочери, неслышно подкравшейся к нему.
— Отец! Это бог Озирис! — кричит сумасшедшая, и прямые черные волосы ее вздрагивают на ее плечах. — Ты слышишь, отец? Это бог Озирис, воплотившийся в фараона Рамзеса…
Человек в саркофаге, разбуженный криком, вскочил на ноги. Он не совсем еще пришел в себя от сна, глаза его беспокойно оглядывают старика и сумасшедшую.
Маулан качает головой.
— Нет, это не бог, это человек… это настоящий человек.
Маулан смотрит на раненую руку человека, прикладывает его здоровую руку к своему лбу и, низко склонившись перед ним, говорит:
— Мир и приют тебе, сын народа.
Беспокойная мысль не оставляет сумасшедшую. Она словно ищет кого-то, кто подтвердил бы истину ее слов. Искаженное лицо ее вдруг проясняется: она видит директора, неожиданно входящего в зал. Порывисто, как и все, что делают беспокойные сумасшедшие, она бросается к нему навстречу.
ebooksa