Белая таежка,

22
18
20
22
24
26
28
30

Колокольчик меня удивляет. Где так наплетет сто бочек арестантов, а тут придумал, что у Валюхи был еще один мотор в заначке, и на этом успокоился. Никак не допускает мысли, что это Антошкина работа.

Ванюшка уже похрапывает, Кольча тоже сладко начал посвистывать носом, уткнувшись в мое плечо. А я свой сон спугнул мыслями о моторе, опять встревожился.

Лес шумит уныло, монотонно, и вот уж начинается в таежном царстве-государстве ночной разговор. Пронзительно и грозно донеслось откуда-то издалека: «Ух-ух!»

Это филин пугач. Ночным королем тайги зовут его у нас. Горлопанит всегда почем зря.

Выпь на болоте закричала: «Уу-уп! Уу-уп!» Протянула три раза, передохнула и по новой давай упать.

Проскрипело сухое надтреснутое дерево, набежала на берег волна-плескунец, и где-то далеко-далеко петушок пропел звонко. Маленький такой куличок.

— Вау-ау! — отрывисто пролаял вдруг за протокой гуран[9].

Шел по своим делам или захотел напиться, а в ноздри ему с острова человечьим духом шибануло. Далеко теперь удрал с перепугу. Очень чуткий и осторожный зверь.

С гурана мысли мои на Галку перекинулись. У нас в Басманке Галкину мать гуранкой зовут. Она казачка забайкальская, а их гуранами прозвали за характер. Вот и Галка тоже гуранка по характеру. Отчаюга и забияка. После того фингала, который она мне еще в пятом классе поставила, мы с ней на ножах. Но дело не в отношениях. Куда она с озера пропала? Ведь она прямо нам заявила: от меня вам не отделаться. Галка не тот человек, чтобы сдаться без борьбы, это уж точно. А вот отстала, и все, три дня уж как мы из дому.

Какой-то непонятный страх навалился на меня. В незнакомых местах ночами я всегда побаиваюсь, а кого — и сам не знаю. Умом-то понимаю, что глупо бояться неизвестно кого или чего, а вот страшновато делается — и все тут. Кольча однажды мне признался, что и он тоже побаивается. «Это пройдет, Мишаня, — успокоил он меня. — Такое чувство в нас еще от пещерных людей держится. Подарок наших далеких предков. Сколько у них в лесу всяких врагов было? А оружие какое? Каменный топор да копье!»

Но вот мало-помалу усталость придавила меня, и я заснул. Слышу сквозь сон, плачет кто-то рядом. Маленький ребенок плачет. Откуда на этом необитаемом острове в тайге ребенку ночью взяться? Я сжался весь, будто в ожидании удара. А ребенок плакать перестал и давай зубами клацать. У меня отлегло от сердца: сова.

— Миша, Миша! — в ужасе прошипел над ухом моим Кольча, толкая меня под бок.

Я молчу будто сплю, а самого смех разбирает.

— Ребенок плачет! Послушай…

— Сова! — прыснул я.

Кольча не сразу успокоился. Я начал рассказывать ему, как мы однажды эту самую сову за жар-птицу приняли. Маленькие еще были. Вот набрались страху! В дупле она сидела, а там гнилушки. Вывозилась вся, выпорхнула ночью у нас над головами и понеслась над опушкой кометой огненной…

— Когда вы угомонитесь, полуночники? — заворчал на нас Ванюшка, переворачиваясь на другой бок. — Скоро уж развидняться начнет.

Верно, июньские ночи — с воробьиное крылышко. Я повернулся спиной к Кольче и сразу же заснул.

Разбудил меня бешеный вой ветра. Ветер выл и стонал, как в кино. На нашем острове бесновался ураган чудовищной силы. Палатку так трясло, словно по ней палками колотили со всех сторон.

Сквозь завывание ветра послышался злобный, нападистый лай собак. Ванюшка схватил свое ружье и первым выскочил из палатки.