Дивана стоит и шепчет вполголоса молитву.
— Дай ему денег, — приказывает Алим-бай джигиту, — ведь это дивана; обидеть его — значит, навлечь на себя гнев аллаха. — говорит он.
Сумасшедший принимает подаяние и медленно удаляется, направляясь к шатру.
Там, за столом, уставленным бутылками, сидят несколько русских офицеров и пьют вино.
Дивана низко кланяется и протягивает свою руку.
— Пошел вон, — прогремел из палатки грозный окрик, и с этими словами оттуда вышел толстый офицер с длинными русыми усами.
— Эй, вы, — крикнул он стоявшим неподалеку солдатам, — чего вы смотрите! Гоните вон отсюда это страшилище!
— Ну, проваливай, проваливай, любезный, — смеясь, обращаются к юродивому солдаты. — Не пойдешь, получишь маклашу.
Дивана знает, что такое означает русское слово «маклаш». Он спешит убраться по-добру — по-здорову, провожаемый веселым солдатским смехом.
Долго бродит дивана между солдатскими палатками, получая где пинки, а где и черствую корку хлеба.
Недалеко от артиллерийских пушек, под развесистым урючным деревом, он расположился на отдых.
Спустилась ночь. В горах, до восхода луны, она бывает всегда необыкновенно темной.
Только на небе ярко блестят звезды, иногда/ срываясь с бесконечной выси, несутся они вниз, оставляя за собой быстро потухающий фосфорический след.
Где-то в темноте слышатся человеческие стоны. Кто-то кричит, изнемогая от боли.
Вздрогнул дивана и незаметно крадется он на эти крики.
Вот он уже возле большого дувана, за которым помещается сакля.
Крики и стоны делаются все отчетливее и громче.
Дивана уже различает слова, произносимые на его родном языке.
Он пробирается ближе. Вот он уже возле ворот. С ловкостью зайца он прошмыгнул во двор и притаился возле самой двери.
Теперь он может спокойно наблюдать, что делается за стенами сакли. Дивана видит, как на грязном полу, смоченном кровью, лежат семь человек с закрученными за спину руками и связанными ногами.