Нэлли

Двое лежат недвижно на спине. Головы их как-то неестественно откинуты назад.

Мерцающий свет зажженной свечи иногда озаряет их лица.

Дрожь пробегает по членам сумасшедшего. Он видит перед собой зарезанных людей, на шее которых зияют огромные черные раны.

Посредине сакли стоит тот самый толстый узбек, который велел дать ему денег.

Он смотрит, как двое других пытают несчастных, оставшихся еще живыми. Им вырезывают куски кожи на спине, поджаривают свечкой ноги.

— Да будешь ли ты у меня говорить, наконец? — задыхаясь и скрежеща зубами, спрашивает толстяк одного из мучеников. — Говори, где ты видел большевиков сегодня утром?

— От этих мы таким образом ничего не добьемся, — заявляет один из джигитов своему начальнику. — Дай им отдохнуть до утра, быть может, они еще образумятся. На рассвете мы их прикончим, — добавляет он.

— Хорошо, — соглашается толстяк, — ты их запри и поставь часового.

Но вот он ушел.

Дивана забился в угол между дувалом и саклей.

Из своей засады он видит, как ушли и джигиты, оставив у запертой двери солдата с ружьем.

Замка на ней нет, она закрыта деревянным засовом.

Погасли огни. Царит глубокая тишина, которую нарушают лишь мерные шаги часового, да доносящийся откуда-то издалека шум пенящейся горной реки.

Но, вот, затихли и шаги.

Осторожно прополз дивана по земле, прислушался и поднялся на ноги. Осторожно порылся у себя за пазухой и неслышно двинулся вперед.

Что-то вдруг как бы пискнуло, хрустнуло, раздался продолжительный хрип, и что-то тяжелое упало на землю.

Опять все стихло на мгновенье.

Затем дверь в саклю отворилась, и оттуда донеслись, звуки какой-то возни и шёпота.

Еще несколько мгновений, и несколько темных теней, словно привидения, прошмыгнули из чернеющегося отверстия двери и скрылись во мраке густого сада.

На следующий день святого диваны уже не было видно на базаре.