Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

– Вы имеете в виду, что она считалась болезнью, а не симптомом?

– Точно. Сто-двести лет тому назад наши собратья знали, что желтый цвет кожи пациента вызван разлитием желчи в организме, но что вызывало это разлитие? Ах, этот вопрос остался без ответа. Так оно и случилось с этой бедной девушкой. Я распознаю симптомы, и некоторые из причин ясны для меня, – но десять тысяч маленьких чертей! Почему она стала объектом этого преследования? В зимнее время не открывают окно, чтобы предлагать несуществующей летучей мыши или птице войти в свой дом, только чтобы стать жертвой таких трюков, которые преследуют мадемуазель Лаудон с той зимней ночи. Нет, morbleu, была причина для этого – тварь, которая стучалась в ее стекло той ночью, друг мой Троубридж, и письмена на ее руке – они тоже не без причины!

Я с удивлением выслушал его тираду, но одно из его заявлений отдалось созвучным аккордом в моей памяти.

– Вы говорили о «письменах» на ее руке, де Гранден, – вмешался я. – Когда она описывала их, я подумал, что вы, похоже, нащупали какую-то связь между этим неполным словом и ее симптомами. «Дакбу» – это полное слово или только его начало?

– «Драку», – коротко поправил он. – Да, друг мой, это слово. Это по-румынски – дьявол, или, вернее, демон. Вы начинаете видеть связь?

– Нет, висеть мне на суку, если вижу, – ответил я.

– Вот и я так же, – лаконично ответил он и впал в капризное молчание, из которого все мои потуги продолжить разговор не смогли его вывести.

Погруженная в принудительный сон по назначению де Грандена, Джули Лаудон провела ночь достаточно комфортно и казалась ярче и счастливее, когда мы позвали ее на собеседование на следующее утро.

– Мадемуазель, – объявил де Гранден после того, как обычные медицинские процедуры с температурой и пульсом были завершены, – прекрасный день. Я предписываю вам проехаться сегодня утром; действительно, я настоятельно призываю вас немедленно сопровождать нас с доктором Троубриджем. У него есть ряд вызовов, а я буду наблюдать, какое влияние оказывает на вас свежий воздух. Смею сказать, что в последнее время у вас его было мало.

– Это так, – признала девушка. – Понимаете, с того времени, когда я бродила во сне, я боялась идти куда угодно, и я даже уклонилась от встречи с отцом Робе… лейтенанта Праудфита. Я боялась смутить их одним из моих приступов. Но будет хорошо проехаться вместе с вами и доктором Троубриджем, я знаю, – она задумчиво улыбнулась ему.

– Несомненно, – согласился он, подкручивая кончики своих пшеничных усиков. – Не бойтесь, дорогая леди, – я буду смотреть, чтобы ничто не причинило вам никакого вреда. Поспешим, пора.

Мисс Лаудон повернулась, чтобы подняться по лестнице, желая свободной и возвращающей здоровье животворной прогулки, и де Гранден с недоумением повернулся к нам с капитаном Лаудоном.

– Дело вашей дочери намного проще, чем я предполагал, мсье le capitaine, – объявил он. – Я настолько привык сталкиваться с тем, что бездумные люди называют сверхъестественным, что, боюсь, я стал, как вы, американцы, называете, «помешанным» на этом вопросе. Когда сначала мадемуазель рассказала мне обо всем, я пришел к определенным выводам, которые, к счастью, не оправдались сейчас. Медицина помогает в большинстве случаев такого рода, но я боялся…

Бешеное столпотворение какофонических диссонансов, словно игра полдюжины джазовых групп, внезапно сошедших с ума, прервало его речь. Грохот жестяных банок, бряцание колокольчиков, вопли измученных скрипок и неслаженные взвизги духовых инструментов – все, казалось, смешалось с раскатами дикого хохота, когда странная фигура появилась на повороте лестницы и наполовину прыгнула, наполовину упала в зал.

Я не сразу узнал патрицианку Джули Лаудон в гротескной твари перед нами. Ее пышные черные волосы расплелись из греческой короны, в которую она обычно укладывала прическу, и фантастически свисали на грудь и плечи. Наполовину скрытое волосами лицо растеряло всякую безмятежность, на нем возникло другое выражение. Смесь хитрости, обмана и идиотической глупости воцарились там, как жаба, усевшаяся на шляпу гриба.

Ноги и руки были обнажены. Единственная одежда, покрывающая ее грудь и талию, заключалась в испанском платке, окантованные концы которого тянулись за ее летящими ногами, когда она подпрыгивала, как вакханка, на ковре. Сумасшедший аккомпанемент инфернальных звуков окружал ее, словно рой ядовитых мух – раненое животное, погибающее в болоте.

– Ай, ай, ай-е! – кричала она хриплым голосом, извиваясь в дьявольском разгуле. – Вот моя работа, глупец, вот мое мастерство! Ты – дурак, что пытался отнять у меня мое! Сегодня я оскандалю и опозорю эту женщину, и сегодня я потребую ее жизнь. Ай, ай, ай-е!

На мгновение де Гранден повернулся ко мне с ужасом на лице, и я встретил его быстрый взгляд не менее удивленно: потому что голос, издаваемый тонким горлом девушки, не был ее собственным – ни один звук и тон не напоминал Джулию Лаудон. Каждый пронзительный слог говорил о ком-то другом, бодром и злобном, тогда как девушка по своей сути была сладостно-меланхоличной.

– Cordieu! – воскликнул де Гранден сквозь зубы, подскочил к девушке, а затем в ужасном изумлении остановился, как вкопанный. Со всех сторон комнаты, как мерцающие лучи света, летели к качающемуся телу девушки крошечные кусочки металла. В одно мгновение ее руки, ноги, горло, даже щеки были инкрустированы сверкающими булавками и иглами, проникшими глубоко в ее сливочную кожу, что напоминало тела обезумевших индийских факиров, унизанные орудиями пыток. Казалось, что девушка внезапно стала мощным электромагнитом, который притягивал всякий металл в квартире.

Мгновение она стояла, покачиваясь. Жестокие предметы, пронизавшие ее плоть, по-видимому, не причиняли ей боли. Затем из ее губ вырвался дикий, душераздирающий крик, и ее глаза широко раскрылись от внезапного страха и ужаса.