— ТЫ, ХУЙ ЁБАНЫЙ! ХУЙ! ВОТ ТЕБЕ, ЗА МОЮ МАЛЫШКУ!!!
Я выстрелил прямо в череп, утратив при этом слух в правом ухе. Но я продолжал верещать, перезаряжая ружье, как только можно скорее, после чего приставил ствол прямо к голове ствола.
— ЗА ТАТАВЕ!
Откололся громадный шмат кости, оставляя кровавую дыру.
— ЗА БЕБЕ!
Пороховой дым ел мне глаза. Вокруг башки ненавистного слона вздымались облака разрывов.
Последние две пули я выстрелил ему в пузо, в память Лилипутиков, и каждый выстрел вызывал дрожь и поток крови. А после того, ведь шесть патронов было ужасно мало, чтобы разрядить свою злость и ярость, я начал пинать слона в задницу, бить каблуками, затем кулаками, пока не содрал себе кожу на косточках.
А потом я схватил мачете и рубил, бил вслепую, куда попало, пока сам не упал на спину. Все мое лицо было залито потом; легкие горели от этих безумных ударов и воплей.
Уже значительно позднее, я долго сидел возле изрубленного трупа, покрытого кровавыми потеками, и чувствовал, как ко мне возвращается покой.
В форт я возвратился очень поздно. Мои товарищи лежали, и они были живы. В паршивом состоянии, но живые. Я сразу же взялся за их туалет, несмотря на слабенькие протесты, и обнаружил у них на икрах пиявок, черных и уже набухших. У Пауло некоторые из них забрались даже на внутреннюю поверхность бедер.
Скорее всего, это непрерывный дождь вызвал их выход из озера. Я разжег огонь, приготовил раскаленную щепку и взялся за выжигание головок пиявок, чтобы отцепить их от тела.
— Ой, блядь! — рявкнул Пауло разбуженный ожогом.
С огромным трудом он склонился над местом, которое я обрабатывал, и пробормотал:
— …пиявки. Не заметил!
После чего он глянул на меня, и это возвратило ему память.
— И как?
— После всего случившегося, он мертв.
Старик опал на спину, облегченно вздохнув при этом.
— Так что, мне уже можно помирать?
— Не дури.