Она лежала в кухне, где воздух был настолько плох, что им нельзя было дышать. От этого мне стало тошно и плохо. Бледная маленькая девочка с белокурыми волосами лежала на большой постели, прислонившись к уголку к стене. На ней была розовая ночная рубашка.
Я ее спросила об ее имени и ее годах, хотя уже знала, что ее зовут Сольвейг и что ей столько же лет, как и мне, но надо же с чего нибудь начать разговор? Она же, наоборот, совсем не спросила моего имени, что меня весьма удивило.
— Ты больная? — спросила я.
— Ну, да. У меня туберкулез ноги, — сказала она не без гордости. — Меня из-за этого два раза резали в больнице, знаешь?
— Не может быть! — И тебе было больно?
Сольвейг не ответила. Я тоже не находила темы для разговора, болтала ногами под стулом и сосала резинку от моей соломенной шляпы. Тяжелый и дурной воздух вызывал тошноту, запах кожи и гороха, тянувшийся из открытой в мастерскую двери, смешивался с запахом кофе, который готовила женщина, приходившая и уходившая, держа ребенка у своих дряблых грудей. Пахло кроме того еще и затхлью, оттого что здесь все спали и никогда не открывали окон.
Но мне казалось, что плохой воздух происходит от того, что у Сольвейг был туберкулез ноги и что ее дважды оперировали в госпитале. И я чувствовала, как сжимается мое горло. Неопределенная печаль охватила меня.
Но надо было хоть что-нибудь сказать и я спросила:
— Тебе разве не скучно все время лежать?
Сольвейг ответила не сразу. Затем она что-то достала из под подушки.
— Папа мне подарил это, — сказала она и показала небольшую коробку для гербария, выкрашенную в зеленую краску и с веревкой. — А мама — мне дала это.
И она показала куклу с фарфоровой годовой, выкрашенной под белокурые волосы, и, хотя она была очень грязной, я тотчас же узнала на ней платьице с цветочками и шелковыми ленточками. Это была Герда.
Я покраснела. Слезы подступили к глазам. Мне показалось, что я сове! шила ужасную несправедливость и я не смела ни поднять глаз, ни произнести слова.
В этот момент вошла женщина и увидела мое покрасневшее лицо. Она тотчас же отняла куклу и спрятала ее.
— Не следует этого показывать богатой девочке, — сказала она, насильно строя улыбку. — У тебя, я думаю, другие, более красивые куклы.
Я на секунду подняла на нее глаза. Ее взгляд блуждал по кухне, ее губы странно поджимались, прикрывая беззубый рот. За гем она заговорила совсем другим голосом, голосом льстивым, почтительным, заставившим меня содрогнуться от отвращения и необъяснимого страха.
— Конечно же, у тебя другие, более красивые куклы! Но бедняжка Сольвейг находит и эту хорошей, — я ее купила за две кроны у Вольмана, и чтобы сказать правду…
И женщина пустилась в подробности рассказа о покупке куклы. Я чувствовала, что ее глаза испытующе шмыгали по моей склоненной голове.
Помню, что потом она меня пригласила в комнату выпить кофе. Меня не спасли ни протесты, ни ссылки на то, что мама мне запрещает пить кофе. Я должна была выпить целую чашку и съесть два плохих пирожных, купленных Еленой в кондитерской, Женщина так настаивала, что я не могла не послушаться.
Всю обратную дорогу я сильно плакала и не хотела говорить почему. Но Елена сказала, что я должна быть счастлива, что не прикована к постели так, как Сольвейг.
ebooksa