И, между тем, он сжимал ее в своих объятиях, между тем, адский огонь пробегал по его жилам… Тщетно она вырывалась, просила, умоляла; он говорил:
— Еще, еще один миг счастья, и я кинусь в гроб будущего!
— Еще раз, прости, — наконец произнесла она твердо. — Для тебя я забыла долг, тебе пожертвовала домашним покоем, для тебя презрела теперь двусмысленные взоры подруг, насмешки мужчин и угрозы мужа; неужели ты хочешь лишить меня последнего наружного блага — доброго имени?.. Не знаю, отчего так замирает у меня сердце и невольный трепет пролетает по мне; это — страшное предчувствие… Но прости, уж время.
— Уж поздно! — произнес чей-то голос.
Он обомлел за Полину, кинулся навстречу пришедшему, и рука уперлась в грудь его:
— Бегите — сказал он, запыхавшись, — бегите! вас ищут!.. Ваш муж беснуется от ревности, рвет и мечет… все, гоняясь за вами; он близко!
— Он убьет меня! — вскричала Полина, упав на руки Кондрата Семеныча.
У нее сделался сильный истерический припадок и они провели пренеприятную четверть часа, прежде чем Полину унесли в дом.
Полина довольно долго не могла успокоиться и просила кого-нибудь переночевать у нее.
— Я теперь боюсь быть одна, — говорила Полина.
— Чего ты боишься?
— Его, моего мужа; вы не знаете, какой он человек!
Кондрат Семеныч проснулся незадолго перед обедом. Голова его была тяжела. Он встал, вспомнил встречу и разговор под виноградной беседкой… Взял перо и стал писать. То было письмо к Полине. Он хотел его передать через Фросиньку. Мысли не слушались. Прошел час, другой. Письмо не писалось.
— Кушать просят, — объявил показавшийся в дверях Филат. Кондрат Семеныч разорвал начатое письмо, привел себя в порядок и вышел в сад. Воздух был влажный. Парило. Кругом стоял густой, смолистый пар от дерев и цветов.
— Что это, дедушка, было сегодня ночью? — спросил он деда Лукашку, увидя его, с пучком готовых тычинок, под ракитою в саду.
— Воробьиная ночь, милый, ноне была.
— К добру же это или не к добру?
— Как кому! Молодым все к добру.
Вернувшись, он тут же велел Филату выдвинуть из-под кровати чемодан, покрывшийся уже порядочно пылью, и принялся складывать вместе с ним, без большого разбора, чулки, рубашки, белье мытое и немытое, сапожные колодки, календарь.
Все это укладывалось, как попало: оп хотел непременно быть готовым с вечера, чтобы назавтра не могло случиться никакой задержки. Фила г, постоявший минуты две у дверей, наконец, очень медленно вышел из комнаты. Медленно, как только можно вообразить себе медленно, спускался он с лестницы, отпечатывая своими мокрыми сапогами следы по сходившим вниз избитым ступеням, и долго почесывал у себя рукой в затылке. Что значило это почесывание? И что, вообще, оно значит? Досада ли на то. что кот не удалась задуманная завтра сходка с своим братом в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь во царском кабаке; или уже завязалась в новом месте какая зазнобушка сердечная, и приходится оставлять вечернее стояние у ворот и политичное держанье за белы ручки в тот час, как нахлобучиваются на город сумерки, детина в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челядью, и плетет тихие речи разночинный, отработавшийся народ? или просто жаль оставлять отогретое уже место на людской кухне под тулупом, и близ печи, да щи с городским мягким пирогом, с тем, чтобы вновь тащиться под дождь и слякоть и всякую дорожную невзгоду? Бог весть, — не угадаешь! Многое разное значит у русского народа почесывание в затылке…
ebooksa