Ночные окна

22
18
20
22
24
26
28
30

– Нечего было на ее глазах убивать собаку клюшкой от гольфа, – сердито ответил я. – Не было бы и дальнейших срывов в психике.

– Ну ладно, ладно, – сказал он более миролюбиво. – То – дело прошлое. А вот кто подбросил ей голову пса накануне выставки? Надеюсь, в этом-то вы меня не обвиняете, дорогой зятек?

Да, в этом я его не обвинял. Его в те дни в Москве не было, проворачивал свои дела в Штатах. И не мог он так поступить просто по определению, потому что любил дочь. Анастасия в те дни не покидала галерею, готовясь к открытию выставки. Я ей, как мог, помогал. В основном пытался снять нервное напряжение. От препаратов она отказывалась. Приходилось добавлять успокаивающие лекарства в чай. Все должно было пройти успешно. Но вот что случилось.

В галерее находилась комната отдыха, в служебных помещениях. Анастасия в тот день прилегла отдохнуть в удобное кресло. Я сам «погрузил» ее в сон. И ушел пить кофе. Когда Анастасия проснулась, она обнаружила у себя в ногах отрезанную голову спаниеля, а ее руки и платье были измазаны в крови. Дальнейшее – понятно.

– …Так что ждите меня в гости, – продолжил господин Шиманский.

Я представил себе этого самоуверенного, властного типа, который сидит сейчас в своем лондонском офисе, задрав ноги на стол, покуривая дорогую сигару и глядя на Биг-Бен, и понял, что его не остановить.

– Только не берите с собой слишком много народа, – сказал я. – Вы со своей военизированной свитой всех больных распугаете.

– Не волнуйтесь, – засмеялся он. – Будем только я и мой пилот. У вас есть вертолетная площадка?

– Ну, если у вас не «Черная акула», то сядете на теннисный корт.

– Хорошо. Мой летательный аппарат маленький, спортивный. До встречи.

Я повесил трубку и посмотрел через фальшивое окнозеркало на Анастасию. Она была прекрасна. Если бы только не показывала мне язык.

В соседней комнате – слева От меня – возле пузатого самовара чаевничали Олжас, Сатоси, Бижуцкий, Парис, Ахмеджакова и Тарасевич. Справа пили кофе шестеро других «гостей-апостолов». (Даже мадам Ползункова, прервав на время поиски Принцессы.) Обслуживали их Жан и Жанна. Я сосредоточил внимание на левой комнате, усилив звук. Здесь происходил интересный разговор. Очень агрессивно вела себя поэтесса Ахмеджакова, нападая на всех подряд. Пока что словесно. Но я знал, что одного из своих мужей она залила с ног до головы густо разведенными белилами с синькой, другому едва не откусила кончик носа, а на вручении ей престижной премии «Золотой Пегас» тюкнула этой статуэткой председателя жюри по лбу (поскольку это был еЩе один из ее супругов – что-то не поделили, вынеся «сор из избы»). Порой ее одолевало демоническое раздражение вследствие психической неустойчивости, которой подвержены практически все творческие натуры. Но я чувствовал, что мое вмешательство сейчас было бы преждевременным. Рецидив еще не наступил.

– ..Л вы вообще помолчали бы! Почему вы всюду разгуливаете в мерзопакостной пижаме? – выговаривала поэтесса Бижуцкому; тот действительно щеголял в ней с утра до ночи (вернее, менял по нескольку раз в сутки, пользуясь особым расположением Параджиевой, поэтому двубортная пижама всегда была свежа и элегантна, как модный костюм от Кардена). Сейчас Б.Б.Б. сидел с виноватым видом, потупившись.

– Я просто хотел дорассказать ту таинственную историю с моим соседом Гуревичем, когда я в полночь и полнолуние заглянул к нему в окно, – смущенно пробормотал он. – Видите ли, дорогая, ведь и за мной в это время подглядывал Некто. А в комнате, за китайской ширмой, сидела явно моя жена. Но… это была не она! Двойник-с, инкуб, суккуб, что хотите, хоть чудовище Франкенштейна! Да-с. В этом мне пришлось убедиться много позже. И тут не обошлось без оккультных сил, как мне кажется. А самое интересное-то – впереди.

– Ах, да замолчите же вы! – заорала ему в лицо Ахмеджакова, сотрясаясь от злости. – Сами вы порождение оккультных сил! Не хочу ничего слушать. Скажите, – обратилась она к Тарасевичу, – вы хромы от рождения, или вам коллеги-физики ногу переломили в борьбе за Нобелевскую премию? – Ученого-ядерщика задеть чем-либо было трудно. Он благодушно усмехнулся:

– Я ведь притворяюсь. Трость ношу", чтобы только от собак и дамочек отбиваться, а бегаю не хуже таракана. А почему вы спрашиваете?

– Хромых да косых дьявол метит, – отозвалась поэтесса, взглянув на Сатоси. Намек был более чем прозрачен. Косоглазие у японца было врожденным. Однако и он лишь вежливо улыбнулся, выставив жемчужные лошадиные зубы. Его давний сокурсник Олжас, с лицом круглым, как блин, невозмутимо пил чай, не забывая прикладываться и к заветной фляжке. Опасливо посмотрев на него, поэтесса накинулась на молодого плейбоя Гамаюнова.

– Ну! – сказала она. – И не надоело вам быть содержантом у этой, как ее… Мадахари? Вся Москва талдычит.

– Харимади, – поправил Парис. – А вот, кстати, о метках. Родимые пятна на морде – они ведь тоже не от Бога.

Поэтесса непроизвольно коснулась родинки на щеке, вспыхнула. Мне показалось, что она сейчас опрокинет на плейбоя кипящий самовар. Сдержалась. Да и Жан стоял рядышком, готовый перехватить ее руки. Он у меня в этом отношении достаточно вышколен. Чует опасность, как бультерьер.