Лавина

Ледоруб на изготовке. Где надо, опираешься на него. А то втыкаешь перед собой и, держась обеими руками, переставляешь ноги. Ярчайший блеск, сине светятся тени, пот заливает глаза, сохнут губы.

Снова скалы. Двойка Воронова впереди. Дело сразу идет на лад.

— Как?

— Давай, давай.

Ближние горы мало-помалу опускаются, открывая взору новые вершины. Они растут, их становится больше с каждой сотней метров подъема. И словно ты сам вырастаешь — ширится панорама. Когда же раскроется она во все стороны, не загораживаемая ничем? Ни склоном, по которому поднимаются двойки, ни скоплением скал справа, что закрыли и самую вершину Скэл-Тау…

Фирн смеется, звенит под ногами.

И опять скалы чередуются с крутым фирном. Такой он, контрфорс, не соскучишься.

Подъем то круче, то положе. Кое-где удается сколько-то пройти без подстраховки, одновременно, если фирн хорош, проседает, но держит. А то поднялся на свои десять-двенадцать метров и налаживай охранение.

Час, и два… И три. Фирн, скалы; снег в тени, и снова фирн; скалы… Взглянешь вверх, где небо плавно огибает искромсанную тенями белизну, и невольно задаешь себе вопрос: может, уже гребень и скоро пойдем по нему? Но гребень как пила с зубьями в десятки метров — увидим, гадать не придется.

Мысли Сергея — о Регине. Перед выходом столько забот навалилось, уж Воронов постарался, чтобы без дела не сидеть, только ночь оставалась для памяти, упреков ей, себе…

«Всегда испытывал нетерпеливое желание быть вместе. А получалось… Ее подруги, их разводы, свадьбы, дни рождения, просмотр и прогоны, заезжие знаменитости и ночные репетиции, потому что зал расписан по часам, и если что-то не ладится и необходимо пройти на сцене… Ее поездки на гастроли и мои командировки, в которые удирал от неладов, непонимания, от обид по пустякам, ссор… И все равно постоянная неутолимая жажда быть вместе. И действительность: идет на восхождение, а она — сперва Кисловодск, теперь Гагра».

Фирн местами основательно подтаял. Ноги вязнут, как в трясине. Где тень, хоть небольшая, — ледяная броня едва пробивается штычком ледоруба.

Скалы в тени обросли инеем. На солнце коричневато-оранжевые, теплые. В потеках льда. Лужицы снеговой воды отражают небо. Сдвинешь защитные очки, оно густо-синее, пронзительно синее, почти фиолетовое на границе со снегом и очень глубокое, той особенной яркой глубины, что бывает лишь над высокими снежными горами в прозрачно-ясный полдень.

Жора заметно «получшал», как не преминул высказаться Павел Ревмирович, обгоняя их, чтобы топтать снег. Замечать все и вся — его основное занятие. Высказываться — тоже, хотя и не всегда следовало бы это делать. Да, на скалах Жора почти прежний, ловкий, сильный, бесстрашный. Его стихия. Но едва начинается снег или фирн, Жора раскисает и уже не рвется вперед.

Рюкзаки тяжеловаты (Сергей — не парадокс ли? — отчасти даже рад тяжелому рюкзаку. Хотя вообще-то, что и говорить, можно бы и полегче). Обсуждали, кажется, самую распоследнюю мелочь, когда составляли списки. «Проживем, братцы, без второй фляги?» И если, пусть не сразу, после колебаний, решали, что одной большой флягой обойдутся, другая безжалостно вычеркивалась. Когда таким образом списки поджали, урезали, утрамбовали и прожиточный минимум был сведен к самому что ни на есть необходимому, снаряжение, продукты и прочее хозяйство собрали в кучу. И непосвященному ясно: этакое изобилие в четыре рюкзака нипочем не уложить. «Братцы» было сникли от извечной жизненной дилеммы — несовместимости желаний и возможностей, начали переругиваться; Павел Ревмирович выхватил чьи-то кеды из кучи, потряс ими над головой и швырнул в сторону с соответствующими примечаниями. Его поступок влил бодрость и заразил других духом реализма. Оживленно ругаясь, в восемь рук принялись раздергивать кучу. Поблескивая, летели миски и запасные бачки с бензином, консервы и удивительно удобные, но чертовски тяжелые металлические чехлы для кошек. Складной ножик Сергея, в котором штопор, ножницы, открывалочка для консервов и даже вилка имеется совсем настоящая… Нет, ножик Сергей все-таки прихватил. Так приятно вертеть его в руках, так приятно было покупать и думать о походах, о восхождениях… Ребята разошлись, стоит только начать, едва всю кучу напрочь не раскидали. Воронов, как самый благоразумный, вовремя остановил.

* * *

Место встретилось: не то что вчетвером, а и десяти хватит расположиться с удобством, как не воспользоваться! Сняли рюкзаки. Жора обрезок резиновой трубки вынул, присосался к лужице, пьет.

— Ты бы лимонкой подкислил, — заметил Воронов. — Дать тебе?

Жора без внимания. Павел Ревмирович хмыкнул, ни к кому в отдельности не обращаясь:

— В пьянстве не замечен, но по утрам пьет воду, много и жадно.

— Место в самом деле славное, — оглядевшись, констатирует Воронов.