– Пойду почитаю.
– А я, – сказал Вертоградский, – пожалуй, лягу. В такую погоду ничего нет лучше, как лечь и укрыться. Раздеваться не стану, а подремлю одетый.
Он ушел в лабораторию. Медленно поднялся Костров к себе в мезонин, и мы остались с Валей вдвоем.
– Может, все-таки выпьете чаю, Володя? – спросила она.
– Нет, спасибо.
Я сел в качалку и стал раскачиваться. Валя достала с полки коробку с работой и выложила на стол мотки ниток, иголки, куски материи.
– Вышивать будете? – спросил я.
– Нет, чулки штопать.
Иголка неторопливо двигалась в ее руках. Очень уютно и домовито выглядела Валя сейчас, в пуховом платке, склоненная над шитьем, при желтом свете керосиновой лампы.
Снова, прогремев, раскатился по небу гром.
Мы долго молчали. За окнами монотонно лил дождь.
Даже в комнате было слышно, как шумят и бурлят ручьи между деревьями.
– Может, печку затопить? – спросила Валя. – Хоть сейчас и лето, но в такую погоду приятно.
– Не стоит возиться, – ответил я, и мы опять замолчали.
На кухне заверещал сверчок. Под его песенку я задумался. Мысли мои были не очень веселыми. Никак я не мог найти того верного и точного хода, который должен был разоблачить Вертоградского и заставить его вернуть вакцину. Вот он лежит в постели совсем близко, здесь, за тонкой перегородкой, и, наверно, обдумывает, как ему скрыться, как бы не выдать себя, вспоминает каждую мою фразу, стремясь угадать, догадываюсь я о чем-нибудь или нет. Так же и я сейчас вспоминаю каждую его фразу и каждое его движение.
Валя перебила мои мысли вопросом:
– Как вы стали следователем, Володя?
Я усмехнулся:
– Как обыкновенно становятся кем-нибудь. Частью по влечению, частью случайно.