– Оконные стекла-то в Москве есть? – спросил Джек, подумавши.
– Как не быть, штука простая. Мне поручено список составить, чего вам надо в первую очередь. А весной трактор возможно что будет. Конечно, если у вас дело стоящее.
Джек зачмокал языком и тяжело вздохнул.
– А вы сами-то кто будете?
– Советский писатель. Хотел у вас в коммуне пяток дней пожить. Новой деревней интересуюсь. И помощь –
какую смогу – окажу.
– Разве делать что умеете?
– По электричеству смекаю.
– Пока нет у нас электричества, но в плане намечено.
Пешком идете?
– Пешком. Больно замучился. Все из-за книг.
– Каких книг?
– Да редактор тут вам библиотечку посылает. Все больше по сельскому хозяйству. Но и песенник есть.
– Так…
Джек заволновался. Он как-то вдруг позабыл всю линию событий, общее собрание, споры, свой внезапный отъезд. Перед ним осталось только два факта. Первый: незнакомый человек, писатель, идет в дождь пешком по грязной дороге, чтобы сообщить о помощи, которую город посылает далекой коммуне, идет ночью, выбивается из сил.
И второй факт: он, Яков Восьмеркин, председатель коммуны, только что уговаривал своих товарищей обмануть город, продать потихоньку хлеб спекулянту… Факты столкнулись лбами, и Джеку вдруг стало стыдно, да так стыдно, что слезы навернулись на глаза. В один миг ему стала ясна его ошибка, которую тридцать человек не могли доказать ему на собрании. Ему показалось даже, что он понял и запальчивость Николки, и выкрики Маршева, и даже книжную речь Татьяны. Он понял все это не только умом, но и сердцем – иначе при чем же тут слезы?
– Чарли, – сказал Джек тихо своему приятелю, – ты не догадываешься, конечно, о чем идет речь?
– Не догадываюсь, – сознался американец.
– Я тебе растолкую об этом в дороге, старик. Запускай машину.
– Но ведь ты же знаешь, что она не идет.