хоть весь город гори. Дело общественное!
Воробков пил осторожно, но от шума, чада, хлопающих пробок в голове прочно и весело зашумело, все хотелось сказать что-нибудь удивительное, совершить такое же. Они вышли из пивной. На панелях густо толпился народ. Яростно гремел кавалерийский марш. Каски пожарных казались Григорию Васильевичу воплощением янтарного пивного хмеля. Звон, дребезг машин, оратор на дощатой трибуне посреди площади, оживление – все это было словно порожденным собственным его воображением.
– «Будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть», – произносил он шепотом, почти беззвучно и незаметно в шуме и толкотне зевак. Приятели его были навеселе. Вскоре, шлепая по грязи, проехали пожарные машины.
– К четырехчасовому на вокзал хотят поспеть, начальство провожать, – сказал Петелин. – Теперь выпьют, пока домой доберутся, до каланчи, хоть весь город жги, – повторил он давешнюю выдумку, заспешил куда-то, простился торопливо.
– Я тебя до дому провожу, – предложил Блазнин. –
Скрутился парень, – он кивнул вслед Петелину. – Одинок, как осина на юру. Всю жизнь сиротой рос, ни отца, ни матери.
– И я теперь сирота, – отозвался горестно Григорий
Васильевич.
В голове шумело, все думалось, что надо что-то совершить. Блазнин нудно рассказывал историю падений
Петелина. Григорий Васильевич рад был с ним расстаться.
Дома встретила сварливая Маланья, приходящая кухарка.
– Ждала вас, ждала, Григорий Васильевич, все глаза проглядела. Ваши не ждать их до вечера приказали. Ко всенощной в Пушкари пойдут. Я пораньше нынче отпросилась, сестра из деревни приехала. Вот-те и ушла пораньше!
Воробков остался один в темном, жарко натопленном доме, Топили, должно быть, в первый раз, припахивало угаром. В зале, где лежала мать, усилился запах ладана.
Полы скрипели за его шагами…
В первый раз он подумал неприязненно о девственности Лизы. «Жениться придется. Скука! Хоть бы сгорело все к черту, пока пожарники пьянствуют». Взглянул на часы, было без четверти четыре.
– Можно и чай скипятить, – сказал он вслух, громко, и стало не по себе от собственного голоса.
7
С этого момента все движения Григория Васильевича потеряли обычную неслаженность, медлительность, сделались четкими и меткими. Он умело разжег примус, накачал его до отказа, поставил чайник. Затем нашел четвертную бутыль с бензином, теплую и скользкую: жидкость плеснулась со стоном, поставил рядом с горящим, готовым запрыгать от напряжения примусом.
– Черт с ним, пускай взорвется! – опять громко сказал
Григорий Васильевич, заглушая шипящее пламя. – Пять тысяч.
ebooksa