Саранча

Она, видно, принадлежала к тому разряду женщин, которые презирают мужчин, им близких. Женщины, подобные ей, обманываются в ожиданиях наслаждений и вымещают вину природы на любовниках. Она ушла, а около одиннадцати явился гость, странный и неожиданный, – Петелин.

– Хорошо устроился, – начал он сразу на «ты». От него разило водкой, глазки поблескивали весело и зло.

– Вам, купцам, всегда везет. Дом сгорел, а сам не обеднел.

– Это про что? – спросил Воробков, избегая местоимений.

Петелин, верно, заметил этот почти неуловимый признак испуга и рассмеялся тихо и надолго, ожидая, что скажет хозяин.

Но хозяин ничего не сказал. Гость подождал и начал желчно, как будто про себя, в раздумье:

– Наверное, говорят: «Вот Петелин воровал казенные деньги. Даже, говорят, в какой-то шайке участвовал».

Раньше бы что со мной было? А теперь все за руку здороваются, боятся. Нету защиты вашему брату, фрайеру.

– Что, выпивши, что ли?

– Я вы-пи-и-вши? – тонко завел в нос Петелин. – А ты хочешь от щедрот червяк дать? На продолжение веселья?

Воробкову стало скучно от загадок, начинал сердиться.

– Никакого червонца я вам не дам. И спать хочу.

– Московский разговор. Не шкряй, купчишка, знаю, как делишки подправляешь!

– Что такое? Уходите вон!

Григорий Васильевич испытывал брезгливость, как будто кто-то грязными потными руками ощупывал его тело. Однажды, из-за такого же чувства отвращения, он отпустил воришку, мокрый кулак которого поймал у себя в кармане.

Петелин выдавил из себя несколько отрывистых покашливаний, похожих на смешки, развалился на утлом диванчике, на помятом лице его застыла улыбка, желтые, тусклые зубы выглядывали из-под неопрятных усов.

– Поджог дело тихое, шуму не любит. Пустил слушок, написал анонимку, сплетню заварил по городу… А власть страховку платить не любит.

Как несколько дней тому назад на пожаре Воробков не мог выйти из оцепенения, мучительно ища подходящего жеста для начала, так и теперь из вихря фраз и выражений, который гремел в мозгу, он не мог выбрать ни одного восклицания, чтоб оборвать наглеца. И сухой язык едва повернулся сказать:

– Да ведь ты знаешь, за шантаж куда можно улететь?

Петелин привскочил на диване, только что не присвистнул.