Саранча

Илико хмуро посмотрел на нее.

– В партизанской войне нельзя, чтобы противник отступал в порядке, – заметил он.

– У меня есть план, товарищ командир, – сказала Настя.

– Разрешите доложить вам одному.

– Случай – прямо оказия, – проворчал Чумаков, отходя с Петровичем к коням, на которых было навьючено оружие и снаряды.

Вот что случилось через час.

Горнист сыграл отбой, и на шоссе вышли Илико, Петрович, кучер Ашот и Настя. Ашот держал на высоком древке белую простыню.

– Ты махай, – учил его Петрович.

Отряд имени Бакинской коммуны предлагал переговоры. С какой-то башенки зейналовского дома хлопнул выстрел, другой, пропела пуля, потом все стихло.

– Поняли, – заметил Петрович.

– Ну, давайте письмо, товарищ командир, – сказала

Настя.

Но тут Ашот сунул древко Петровичу и подбежал к начальнику. Он как будто только теперь сообразил, в чем дело.

– Дай письмо! – сказал он хрипло и медленно, с трудом подбирая русские слова. – Дай, это нельзя делать. Куда полезет красивая девка! Пускай меня, я пойду.

И все растерялись. Илико побледнел так же иззелена, как давеча раненый Арташес.

– Ашот прав, Настасья Никифоровна, – пробормотал он. Петрович стоял, опустив знамя. Опять хлопнул далекий выстрел, пропела пуля.

– Нечего ждать, пойду я. Он и считать, поди, до ста не умеет, а там разговаривать придется.

– Как можина, красивая девка! – хрипел Ашот, разъяренный оттого, что его не понимают.

А его прекрасно понимали, прежде всего сам командир.

– Настя! – почти крикнул он. – Не ходите. Это же…