«Представляются», – подумала Настя.
Но ее что-то долго держали. Знакомая ей по детству тоска ожидания в передней богатого дома охватила ее.
Мать часто посылала ее получать деньги за постирушки, за мытье полов, за уборку квартиры или с готовыми вещами –
отца Настя не помнила, и ни разу не было случая, чтобы деньги выдали сразу, а вещь приняли без брани. Вероятно, иногда бывало иначе, конечно, бывало иначе, но запомнилось именно так: ожидание, бранчливое объяснение, обсчет.
Дверь открылась, обдало запахом кушаний, табачного дыма.
– Введите! – крикнул властный голос – Корнет, прекратите шум. Лучше пойдите сюда, посмотрите живую комиссаршу.
Настя тяжело, как в детстве, подавила вздох и вошла в столовую зейналовского дома.
Звуки рояля прекратились, и в столовую, звеня шпорами, вошел очень тонконогий белобрысый офицер. На его худом напудренном лице было явное желание выкинуть что-нибудь. Но главный – это был Деканозов – поглядел на него так, что он остановился на полпути и встал с наигранно беззаботным видом у двери в гостиную.
– Садитесь, сударыня, – сказал главный.
Настя села. Она уже давно внутренне окостенела от желания противиться всему, что ей будут предлагать, и в этом напряжении особенно жгуче и ярко выделялась одна мечта, один помысел, одно стремление: выбраться отсюда, выбраться как можно скорее.
– Вот что, – говорит Деканозов. – Благодарите вашего бога, что вы принадлежите к прекрасному полу. Если бы не это, отправились бы в штаб Духонина.
– Бабец недурен, – сказал Зиверт Миронову, тот захохотал.
Деканозов как будто ничего не заметил, и офицеры осеклись.
– Так скажите вашим негодяям – белая гвардия благородная. А вашего главаря мы повесим на том заборе, и, надеюсь, очень скоро, – Войсковой старшина распалялся и начинал покрикивать. – Вы знаете, что он осмелился написать?
– Я не читала письма, я исполнила, что мне поручено, –
сказала Настя, как ей было приказано.