Саранча

Зрители стучат ногами, требуют, чтобы медленнее… Но герой спешит рассказать свою тайну. Зрители стучат ногами.

– В самом деле, стучат.

Таня идет открывать дверь, слышит брань на крыльце:

– Черт знает что такое! Степанида запирается и засыпает, теперь буди весь дом! Это ты, Таня? Мы с Онуфрием

Ипатычем…

Она стоит перед ними, как осина в тумане. У них такие глаза, какие, вероятно, бывают у птиц перед отлетом.

Подчиняясь какой-то хитрой выдумке, она возвращается в комнату, накидывает платок и уходит во двор.

Ночь темна, так темна, как будто земля опрокинулась на небо. И по той, по опрокинутой земле бегают шакалы с зелеными глазами. Душно пахнет сыростью. Под ногами облака и легкий шелест. Двор полон саранчою и людьми. У

амбаров слышны голоса. Таня ступает наугад, натыкаясь на препятствия, на телегу с злыми углами, на связки громких лопат.

– Жизнь набита горем, что улей пчелами. Так и жалит.

До чего я с этого голода равнодушен стал. Давеча жена

Ваньки Маракушева убивается, а у меня на уме одно: «Все равно никому жизни нет».

Хриплый ровный голос расстилался мучительно невозмутимо. Мужик говорил так холодно и спрохвала, как будто склад, из которого он брал слова, помещался где-то у него в бороде, на ветру. И слова слетали как мякина.

В безмолвии вспыхнула серная спичка, померцала сначала синим, потом желтым огоньком, осветила кружок из пяти-шести человек, полулежавших на траве. Потухнув, спичка успела зажечь старика. Он заговорил резко, через каждое слово матерясь, по его холодной злобе не трудно было догадаться, что он отец погибшего.

– Передушил бы их всех! Отчего Ванятка… – Маракушев запнулся, – погиб? Отчего? От ихнего неумения.

Учились, сволочи, недоучились. Потому что если керосиновые баки делаешь, то делай такие, чтобы не взрывало.

– Злобой делу не поможешь, Степан Матвеич.

Старик, верно, удивился, почему его останавливают, увидал Таню, – она стояла, словно белый призрак ненавистного ему мира, – он поднялся на колени, чтобы стать вровень с ней, забормотал сухо и поспешно:

– Ну, что… ну, вижу, женщина… кажись, жена заведующего. Они все заведующие… ежели их баб бояться, –

на свете лучше не жить. – И он с ненавистью бросил в ее сторону: – Уноси-ка ты ноги поскорее…