Слова Джельсомины успокоили донну Виолетту и гувернантку. Теперь они могли не спеша обдумать план побега и не терять надежды на скорую встречу Виолетты с доном Камилло. Но они все еще не знали, как сообщить ему о своем положении. Решено было, что, когда волнение в городе уляжется, они наймут лодку и, изменив насколько возможно свой внешний вид, просто отправятся во дворец герцога. Но, поразмыслив, донна Флоринда убедилась в опасности и такого шага, ибо дон Камилло всегда был окружен агентами полиции. Случай, зачастую помогающий больше, чем самый хитроумный план, особенно в трудных обстоятельствах, забросил их в надежное, хоть и временное убежище, и было бы крайне опрометчиво покинуть его без величайших предосторожностей.
Наконец гувернантка решила обратиться к услугам кроткой Джельсомины, проявившей к ним столько искреннего участия. Заметив, с каким интересом она слушала донну Виолетту, Флоринда женским чутьем угадала истинную причину этого внимания. Рассказ Виолетты о том, как, спасая ее жизнь, дон Камилло бросился в канал, Джельсомина слушала затаив дыхание; глубокое волнение отразилось на ее лице, когда дочь синьора Тьеполо говорила про риск, которому подвергал себя герцог, добиваясь ее любви; а при словах о святости союза, который не смог разрушить своими кознями даже сенат, в мягких чертах доброго лица девушки светилась истинно женская душа.
– Если бы нам удалось известить дона Камилло о нашем положении, – сказала гувернантка, – все могло бы окончиться хорошо, иначе наше счастливое убежище здесь не принесет нам никакой пользы.
– Но хватит ли у него смелости пойти наперекор властям? – спросила Джельсомина.
– Он мог бы довериться надежным людям, и еще до восхода солнца мы были бы уже далеко, вне власти сената,
– сказала донна Флоринда. – Эти расчетливые сенаторы не остановятся перед тем, чтобы объявить священные обеты моей воспитанницы детскими клятвами и пренебречь гневом папского престола, если затронуты их интересы.
– Таинство брака установлено не людьми. Это, по крайней мере, они должны уважать!
– Не заблуждайтесь! Для них нет ничего святого, если дело касается политики. Что им желания девушки или счастье одинокой и беспомощной женщины? Молодость моей воспитанницы дает им желанный предлог вмешиваться в ее жизнь, хотя эта молодость должна была бы тронуть их сердца и заставить их понять, что они обрекают
Виолетту на долгие годы страданий. Эти люди не понимают чувства благодарности; узы привязанности для них всего лишь средство использовать страх подданных за своих близких, но не для оказания милосердия; они смеются над любовью и преданностью женщины, как над глупостью, которая позабавит их на досуге или отвлечет от неприятностей.
– Разве есть что-нибудь священнее брака, синьора?
– Для них он важен, если увековечивает почести и титулы, которыми они гордятся. За исключением этого, сенат мало интересуется семейными делами.
– Но они ведь сами отцы и мужья!
– Конечно, чтобы быть законным отцом, надо сначала стать мужем, но супружество здесь не священный сердечный союз, а лишь средство увеличения своего богатства и продолжения рода, – отвечала гувернантка, следя за выражением лица простодушной Джельсомины. – Браки по любви в Венеции называют детской игрой, а чувства своих дочерей превращают в предмет торга. Коль скоро государство сделало золото своим богом, немногие откажутся принести жертву на его алтарь.
– Я бы так хотела быть полезной донне Виолетте.
– Ты еще слишком молода, милая Джельсомина, и, боюсь, незнакома с коварством венецианских властей.
– Не сомневайтесь во мне, синьора, в добром деле и я могу не хуже других выполнить свой долг.
– Если бы можно было известить дона Камилло Монфорте о том, что мы здесь… Но ты слишком неопытна, чтобы помочь нам в этом!..
– Не говорите так, синьора! – прервала Джельсомина, в душе которой гордость смешалась с состраданием к юной
Виолетте, чье сердце, как и ее собственное, было исполнено любви. – Я могу быть куда полезнее, чем вы думаете, судя обо мне лишь по внешности!
– Я верю тебе, доброе дитя, и, если дева Мария защитит нас, твоя доброта не будет забыта!