«Еще бы Порухайло угомонился, старый кобель. Зачем вообще взяли эту Асю — с ее ногами, губками и всем прочим? Житья нет на нее смотреть! А как не смотреть? — модель! Оттого, наверное, и взяли, чтобы пофлиртовать в дороге. Не думаю, что кому-то из нас обломится… Вот и сам подумал: „из нас“ — по Фрейду, мосье Гринев, оговорочка! Тоже ведь навострился!», — с раздражением заключил Илья и решил забраться на верхнюю кудаповскую полку, не дожидаясь: пусть эти внизу шебуршат, а я посплю.
Тут незнакомец преобразился, вздохнул, налил себе до краев из случайной рюмки, резко встал и тоном отнюдь не робким подвел черту:
— Ладно! Интересно, конечно, с вами, но мне пора. Да и вы, гляжу, устали, Илья Сергеевич. До свидания. Спасибо за компанию и за все.
Илья удивленно посмотрел на него, но тот уже развернулся и сгинул в вагонном чреве. Странный какой-то человек, юрод, Пьеро из сказки.
«Кто такой? Может гэбист, за парнем этим приставленный? К хренам собачьим! Спать, спать, спать!».
Подумал, хорошо бы умыться, но воля растеклась по суглинку — остался лежать на полке.
Послышались знакомые голоса. Дурным колоколом бубнил Порухайло, на него шипели, чтоб не буянил. Ася, совершенно измученная дорогой и липким к себе вниманием, пожелала спокойной ночи и мгновенно устроилась напротив на верхней полке, укрывшись с головой одеялом.
Поезд мягко тронулся от перрона. Илья, посмотрев в окно, с удивлением обнаружил за ним странного попутчика, который стоял, как был — в тапках, сорочке и без вещей, под желтым фонарем станции. За ним, за деревянным вокзалом чернела роща и ночной туман свивался клубами.
— Мы в вагон, а чудик этот, смотрю, выходит. Вроде не пил особо. Может, до того?
— Он, может, сюда и ехал? Нам-то что.
— Да не, вроде, без вещей вышел. Псих какой-то.
— Пациент, точно.
— Пациент-то, конечно, да, а только коньяк у него отменный. Такой и в Торгсине не отхватишь, уж не говорю — в бакалейке.
Порухайло покачал в ладони бутылку. В ней уютно плеснуло темным.
— Этикетки, кстати, нет. Самопал, что ли? Не может быть.
— Дай-ка сюда, — завладев сосудом, Нехитров опрокинул его, протер дно ладонью. — По-французски… Шато де коньяк, тысяча семьсот… Да ну?
Все склонились над перевернутым дном бутылки.
— Ладно, Аркадий, мало ли что напишут. А коньяк забористый. По одной?
— Приберегу для науки, — сказал Нехитров и со скоростью змеи сунул бутыль в портфель, щелкнув как зубами замком. — Все, спать, спать! Давайте уже…
Порухайло дебиловато моргнул, открыл рот на такую наглость, но, посмотрев Нехитрову в лицо, возражать не стал.