Не знаю, бьют ли еще здесь жен или нет, но если муж это делает, то прекрасно знает, что его могут привлечь к ответственности. Верите ли? Эти странные восточные люди не усматривают никакого прогресса в запрещении рукоприкладства! Быть может, они помнят, что земной рай находился, по преданию, неподалеку от здешних мест, между Сырдарьей и Амударьей, и что праматерь наша Ева жила в этом первобытном саду и, без сомнения, не совершила бы первородного греха, если бы предварительно была немножко побита? Впрочем, не стоит на этом останавливаться.
Мне, правда, не довелось, подобно госпоже Уйфальви-Бурдон, услышать, как местный оркестр исполняет «Нантерских пожарных» в генерал-губернаторском саду, потому что в этот день играли «Отца победы». И хотя эти мотивы отнюдь не местные, они звучали не менее приятно для французского уха.
Мы покинули Ташкент ровно в одиннадцать часов утра.
Местность, по которой проходит железная дорога, дальше становится разнообразней. Теперь это волнистая равнина, всхолмленная первыми отрогами восточной горной системы. Мы приближаемся к Памирскому плато. Тем не менее, поезд сохраняет обычную скорость на всем стопятидесятикилометровом перегоне до Ходжента[70].
Мысленно опять возвращаюсь к храброму Кинко. Его незатейливая любовная история тронула меня до глубины души. Жених отправлен багажом... Невеста платит за доставку... Уверен, что майор Нольтиц заинтересовался бы парой голубков, один из которых заперт в клетке, и, думаю, не выдал бы этого железнодорожного «зайца»... Так и подмывает подробно рассказать ему о вылазке в багажный вагон. Но секрет ведь принадлежит не мне одному, и я не вправе его разглашать.
Итак, держу язык на привязи, а следующей ночью, если представится возможность, попытаюсь принести чего-нибудь съестного «улитке». Разве Кинко в его деревянном футляре не походит на улитку в раковине, хотя бы потому, что он может ненадолго выглянуть из своего «домика»!
В Ходжент мы прибываем в три часа пополудни. Земля здесь плодородная, покрытая сочной зеленью. Заботливо возделанные огороды чередуются с громадными лугами, засеянными клевером, приносящим ежегодно четыре или пять покосов. Вдоль дорог, ведущих в город, растут длинными рядами старые тутовые деревья, привлекающие взор своими причудливыми стволами и прихотливо изогнутыми ветками.
И этот город разделен на две половины — старую и новую. Если в 1868 году в Ходженте насчитывалось только тридцать тысяч жителей, то теперь население увеличилось до сорока пяти — пятидесяти тысяч. Это — естественное следствие расширения торговых связей: новые рынки притягивают к себе продавцов и покупателей.
В Ходженте мы стоим три часа. Я наношу городу беглый репортерский визит, прогуливаюсь по берегу Сырдарьи. Через эту мутную реку, омывающую подножие высоких гор, перекинут мост, под средним пролетом которого проходят довольно крупные суда.
Погода очень жаркая. А так как Ходжент, словно ширмой, защищен горами, степные ветры до него не доходят. Это один из самых душных городов в Туркестане.
Я встретил супругов Катерна. Комик настроен весьма благодушно.
— Я никогда не забуду Ходжента, господин Клодиус.
— Почему?
— Видите вы эти персики? — отвечает он, показывая мне увесистый пакет с фруктами.
— Они превосходны...
— И совсем не дороги! Четыре копейки за килограмм, иначе говоря, двенадцать сантимов!
— Это потому, что персиками тут хоть пруд пруди. Персик — азиатское яблоко, и первая его вкусила некая... мадам Адам[71].
— В таком случае, я ее охотно прощаю! — восклицает госпожа Катерна, впиваясь зубами в сочный плод.
От Ташкента рельсовый путь круто спускается к югу. по направлению к Ходженту, а оттуда поворачивает к востоку на Коканд. На станции Ташкент он ближе всего подходит к Великой Сибирской магистрали. Сейчас уже прокладывается новая ветка, которая вскоре соединит Ташкент с Семипалатинском, и таким образом железные дороги Средней Азии примкнут к дорогам Северной Азии, образуя единую сеть[72].
За Кокандом мы повернем прямо на восток и, миновав Маргелан и Ош, помчимся вдоль ущелий Памирского плато, чтобы выйти на туркестано-китайскую границу.