Именно об этой глобальной проблеме говорил зартог Софр на только что завершившейся церемонии. Конечно, он едва коснулся ее, так как подобная задача пока неразрешима и потребует еще очень и очень долгих размышлений. Но тайна уже не была покрыта непроглядным мраком. И разве не сам зартог Софр пролил на нее мощный свет знаний, когда, неуклонно систематизируя терпеливые опыты предшественников и свои собственные наблюдения, открыл закон развития живой материи, признанный всеми в настоящее время и не встречавший больше ни одного оппонента?
Его теория базировалась на трех основах.
Во-первых, на данных геологической науки, которая родилась в тот день, когда начали разрабатываться недра, и развивалась вместе с быстро прогрессировавшим горным делом. Оболочку планеты изучили так тщательно, что удалось определить ее возраст. По расчетам он составляет четыреста тысяч лет, а возраст материка Маарт-Итен-Шун — двадцать тысяч лет. Раньше континент покоился под океанскими водами, о чем свидетельствовала толща морского ила, которая плотно покрывала нижележащие скалистые породы. Какая сила подняла его над волнами? Без сомнения, это произошло вследствие сжатия остывшего земного шара. Как бы там ни было, всплытие Маарт-Итен-Шу считалось неопровержимым фактом.
Естественные науки предоставили Софру несколько фундаментальных положений для его системы, доказав взаимное подобие растений и тесное родство животных. Софр пошел еще дальше; он убедительно показал, что почти все существующие растения происходят от одного морского предка, а практически все птицы и наземные животные — от обитателей вод. В течение медленной, но непрерывной эволюции они понемногу приспособились сначала к сходным, а затем ко все более и более чуждым условиям жизни и шаг за шагом дали начало большинству нынешних видов, населявших небо и землю.
К несчастью, стройная теория имела свои изъяны. То, что животные и растения ведут свою родословную от морского прародителя, являлось неоспоримым практически для всех видов, но существовали и исключения. Несколько растений и животных не удавалось связать родственными узами с водными формами жизни. И в этом состоял первый из двух слабых пунктов системы.
Человек — и Софр не скрывал этого — был вторым уязвимым местом. Не находилось и признака общности людей и животных. Конечно, такие основные свойства и функции, как дыхание, питание, способы передвижения, являлись очень схожими и осуществлялись или проявлялись сравнимыми способами, но непреодолимая пропасть пролегала между формами, числом и расположением внутренних органов. Если удавалось восстановить почти все звенья цепочки, связующей большинство животных и их вышедших из моря предков, то в отношении человека подобное родство оставалось недоказуемым. Чтобы сохранить в целостности теорию эволюции, пришлось бы исходить из безосновательной гипотезы об общем для человека и обитателей глубин предке, на существование которого абсолютно ничто не указывало.
Одно время зартог надеялся обнаружить в земле какое-либо подтверждение своей теории. По его настоянию и под его руководством в течение ряда лет проводились раскопки; результат оказался прямо противоположным тому, что ожидал их инициатор.
Под тонкой пленкой перегноя из разложившихся животных и растений, вроде тех, что люди видели на земле каждодневно, обнаружился толстый слой осадочных пород, где следы прошлого изменили свой характер. Там не было никаких останков известных ныне представителей флоры или фауны — только колоссальное скопление исключительно морских ископаемых, потомки которых и до сих пор встречались в океанах, опоясывавших Маарт-Итен-Шу.
Какой же следовало сделать вывод? Что правы геологи, считавшие, будто континент давным-давно служил дном такого же океана? Выходит, Софр не заблуждался в морском происхождении современного растительного и животного царства? Ведь кроме редчайших исключений, которые можно было классифицировать как уродство, найдены следы только водных и наземных видов: первые по необходимости породили вторых...
К сожалению, пришлось сделать и другие, злополучные для обобщения системы, выводы. По всей толщине перегноя, вплоть до верхней части осадочных пород, лежали бесчисленные человеческие скелеты; их извлекали на свет. В структуре костей не обнаружили ничего особенного, и Софр вынужден был отказаться от поисков промежуточных организмов, открытие которых подтвердило бы его теорию: найденные останки были останками людей и ничем иным.
Тем не менее не прошла незамеченной одна труднообъяснимая особенность. До какой-то определенной временной границы, которая находилась приблизительно на рубеже в две-три тысячи лет, чем древнее бы погост, тем меньше становились размеры ископаемых черепов. Наоборот, после этой воображаемой границы закономерность менялась на противоположную, и чем более давними были останки, тем более объемными оказывались черепа, а значит, и их содержимое — мозг. Наибольшие черепа, весьма, впрочем, немногочисленные, покоились на поверхности осадочных пород. Скрупулезный анализ не позволял сомневаться, что люди, жившие в ту отдаленную эпоху, намного превосходили по развитию своих потомков, включая даже современников зартога Софра. Следовательно, в течение ста шестидесяти или ста семидесяти веков шло очевидное отступление, за которым последовало новое восхождение.
Софр, взволнованный странными фактами, с новыми силами продолжил раскопки. Слой за слоем он преодолел толщу осадочных пород: возраст отложений измерялся, по самым умеренным оценкам, пятнадцатью или двадцатью тысячами лет. За ними, ко всеобщему удивлению, открылся слабый пласт древнейшего гумуса, а далее в самых таинственных глубинах — твердые породы различного характера. Но несказанное изумление вызвали находки, безусловно связанные с человеком. То были частицы костей, принадлежавшие когда-то людям, а также фрагменты оружия или машин, куски глиняной посуды, обрывки надписей на неизвестном языке, искусной работы изделия из камня, иногда — почти нетронутые скульптуры, тщательно отделанные капители и т. д. Вывод напрашивался сам собой: около сорока тысяч лет назад, то есть за двадцать тысяч лет до того, как неизвестно как и откуда появились первые представители современной расы, люди уже жили в этих местах и даже достигли высокого уровня цивилизации.
Таково было общепринятое мнение. Но по меньшей мере один ученый мыслил по-другому.
Инакомыслящим оказался не кто иной, как зартог Софр. Допустить, что какие-то другие люди, отсеченные от своих потомков двадцатитысячелетней пропастью, в один прекрасный день населили Землю,— это, по его мнению, было чистой воды безумием. Откуда тогда появились потомки предков, исчезнувших так давно, если ничто их не связывало? Лучше занять выжидательную позицию, чем согласиться с таким абсурдом. То, что из ряда вон выходящие факты пока не имеют объяснения, не означает, что они не будут растолкованы никогда. Однажды все станет на свои места. А до тех пор лучше не принимать их во внимание и не отходить от принципов, полностью устраивающих нормальный, незамутненный разум.
Жизнь планеты делится на две основные эры: дочеловеческую и человеческую. Во время первой Земля пребывала в состоянии постоянной трансформации и по этой причине была непригодна для жизни и необитаема. Во второй — земная кора стабилизировалась. Вскоре на этой солидной основе возникла жизнь. Она начиналась с самых простых форм, постепенно усложнялась, чтобы в конце концов воплотиться в человеке — последнем и совершенном венце творения. Едва появившись на Земле, человек начал свое неудержимое восхождение. Медленным, но уверенным шагом он шел и идет к своей цели — полному познанию и подчинению Вселенной...
Разгоряченный убедительностью таких доводов, Софр прошел мимо собственного дома, потом резко развернулся, продолжая ворчать:
— Каково! Согласиться, что уже сорок тысяч лет назад существовала цивилизация, подобная той, к которой мы только стремимся, а может, и превосходящая ее; что знания и достижения человека того времени бесследно испарились, что вынудило его потомков начинать с нуля, словно пионеров в необитаемом мире? Признать это означало бы поставить крест на будущем, смириться с тем, что все наши усилия тщетны, а прогресс — столь же непрочная и ненадежная вещь, как хлопья пены на гребне волны!
Софр остановился у порога.
— Упса ни! Харшток!.. (Нет, нет! Поистине!) Андарт мир, хое сфа! (Человек — хозяин мира!) — пробормотал он, толкая дверь.
Передохнув несколько минут, зартог славно отобедал, а затем прилег, намереваясь, как обычно, поспать. Но вопросы, преследовавшие его на подходе к дому, продолжали осаждать разум и прогоняли сон.