— Малыш! — воскликнул Жан со всей энергией.
— Да... малыш... малыш! — повторил сержант, и в его устремленном на племянника взоре светилась нежность.
— И не забудь, — добавил Жан, — что малыш по-испански «pequeсo» — ударение на последнем слоге.
— Pequeсo, — повторил сержант Марсьяль. — Да, это слово я выучил. И еще штук пятьдесят других. А больше, как ни старайся, не получается.
— Ну разве можно быть таким бестолковым! — воскликнул Жан. — Разве я не занимался с тобой каждый день во время нашего плавания на «Перейре»?
— Что ты хочешь, Жан? Каково мне, старому солдату, который всю жизнь говорил по-французски, учить на старости лет эту андалузскую[223] тарабарщину! Право же, мне не под силу разыгрывать из себя странствующего идальго.
— Ничего, выучишь, мой милый Марсьяль.
— Ну пятьдесят-то слов я уже выучил. Я могу попросить есть: Deme listed algo de comer; пить: Deme usted de beber; спать: Deme usted una cama; спросить, куда идти: Enseсeme usted el camino; сколько это стоит: Cuanto vale esto? Я еще могу сказать спасибо: Gracias! — и здравствуйте: Buenas dias; и добрый вечер: Buenas noches; и как вы себя чувствуете: Como esta usted? — и еще я могу ругаться, как арагонец[224] или кастилец[225]: Carambi de carambo de caramba.
— Хватит... хватит! — воскликнул Жан, краснея. — Я тебя этим ругательствам не учил, и, пожалуйста, не употребляй их на каждом шагу.
— Ничего не поделаешь, Жан, давняя солдатская привычка. Мне кажется, что без всех этих «Черт побери!», «Разрази меня гром!» разговор становится скучным и пресным. А потому мне нравится в этом испанском жаргоне, на котором ты говоришь как сеньора...
— Что же, Марсьяль?
— Ну конечно же ругательства! Их тут не меньше, чем всех остальных слов.
— И естественно, их-то ты и запоминаешь в первую очередь.
— Не буду спорить, Жан, но полковник де Кермор, если бы я все еще служил под его командой, не стал бы меня судить за все эти «трам-тарарам».
При имени полковника де Кермора судорога пробежала по выразительному лицу юноши, а в глазах сержанта Марсьяля блеснули слезы.
— Знаешь, Жан, — продолжил он, — скажи мне Господь: «Сержант, через час ты сможешь пожать руку твоему полковнику, но потом я испепелю тебя молнией», я бы ответил: «Хорошо, Господи... готовь свою молнию и целься прямо в сердце!»
Жан подошел к старому солдату и вытер ему слезы, с нежностью глядя на этого сурового, доброго и чистосердечного человека, готового на любое самопожертвование. Тот привлек к себе Жана и обнял его.
— Ну, это уже лишнее, — улыбнулся Жан. — Не забывай, особенно на людях, что я — твой племянник, а дядюшка должен обращаться с племянником сурово.
— Сурово! — воскликнул сержант Марсьяль, воздевая к небу свои большие руки.
— Ну конечно же. Помни: я — племянник, которого тебе пришлось взять с собой в путешествие. Поскольку ты опасался, что он наделает глупостей, если оставить его одного дома.