Из уст господина Жана вырвалось то же самое слово. Вид у него был словно у человека в припадке внезапного безумия. Я не мог понять, что он такое говорит, — настолько его голос перехватило от волнения.
— Француз!.. Я француз!.. — восклицал он. — Ах, мама! Марта!.. Я француз!..
И в порыве благодарности Господу он упал на колени.
А госпожа Келлер, поднявшись между тем с земли, произнесла:
— Теперь, Жан, тебя больше не заставят сражаться против Франции!
— Нет, мама!.. Теперь мое право и долг — сражаться за нее!
Глава XXIV
Господин Жан, не тратя времени на объяснения, потащил меня за собой. Мы присоединились к французам, выскочившим из леса, и пошли с ними на звук пушечных залпов, перераставший в непрерывный грохот.
Я тщетно попытался разобраться в происшедшем. Каким образом Жан Келлер, сын господина Келлера, немца по происхождению, оказался французом? Непонятно! Что я мог сказать точно — так это то, что господин Жан собирался сражаться в качестве француза, а я вместе с ним!
Теперь надо рассказать о событиях, ознаменовавших это утро 20 сентября, и о том, каким образом отряд наших солдат так кстати оказался в лесочке у шалонской дороги.
Читатель помнит, что в ночь на 16 сентября Дюмурье снял лагерь в Гран-Пре, чтобы занять позиции у Сент-Менегульда, куда он прибыл на следующий день, сделав переход в 4–5 миль.
Против Сент-Менегульда расположено несколько высот, разделенных глубокими оврагами.
Их подножия хорошо защищены зыбучими песками и трясинами, образованными рекою Ор вплоть до того места, где она впадает в Эну.
Высоты эти таковы: справа — высоты Гиронь, расположенные напротив Лунных холмов, слева — высоты Жизокур. Между ними и Сент-Менегульдом расстилается нечто вроде болотистого бассейна, через который проходит шалонская дорога. Над поверхностью этого бассейна господствуют холмы меньшей величины и, между прочим, холм с мельницей Вальми, возвышающийся над деревней с таким же названием, ставшей столь знаменитой 20 сентября 1792 года.
Тотчас по приходе сюда Дюмурье занял Сент-Менегульд. В этой позиции он опирался на корпус Дильона, готовый защитить ущелье Дезилет от любой колонны, будь то прусской или австрийской, которой вздумалось бы проникнуть в Аргонский лес через этот проход. Здесь, у Сент-Менегульда, солдаты Дюмурье, вдоволь снабженные провиантом, очень почитали своего генерала, дисциплина у которого была чрезвычайно строгой. Что и проявилось в отношении пришедших из Шалона волонтеров, которые в большинстве своем не стоили даже веревки, чтобы их повесить.
Между тем Келлерман, оставив Гран-Пре, отошел назад. А потому 19 сентября он находился еще в двух милях от Сент-Менегульда, в то время как Бернонвиль уже расположился там с девятью тысячами человек вспомогательной армии из лагеря в Мольде.
По расчетам Дюмурье, Келлерман должен был обосноваться на высотах Жизокур, господствовавших над Лунными холмами, к которым направлялись пруссаки. Но, неверно поняв приказ, Келлерман с генералом Балансом и герцогом де Шартр заняли плато Вальми, причем герцог, стоявший во главе двенадцати батальонов пехоты и двенадцати эскадронов артиллерии, особенно отличился в этом сражении.
Тем временем сюда подходил Брауншвейг — в надежде отрезать шалонскую дорогу и вытеснить Дильона из ущелья Дезилет. Если только Сент-Менегульд будет окружен силами восьмидесяти тысяч человек, к которым присоединилась кавалерия французских эмигрантов, то Дюмурье и Келлерману придется сдаться.
И этого стоило опасаться, так как высоты Жизокур не находились в руках французов, как того хотел Дюмурье. Действительно, если пруссаки, уже ставшие хозяевами Лунных холмов, овладеют высотами Жизокур, то их артиллерия сможет поразить все позиции французов.
Это прекрасно понял прусский король. Вот почему вместо того, чтобы, следуя совету Брауншвейга, двигаться на Шалон, он отдал приказ атаковать, надеясь сбросить Дюмурье и Келлермана в трясины Сент-Менегульда.