— Через три дня.
Большие черные глаза Сангарры ярко сверкнули, и она неспешно удалилась.
Иван Огарев пришпорил коня и в сопровождении своего штаба, состоявшего из офицеров-татар, направился к шатру эмира.
Феофар-хан ждал своего первого заместителя. Совет, куда входили хранитель монаршьей печати, ходжа и несколько высоких сановников, занял в шатре свои места.
Иван Огарев спешился, вошел в шатер и оказался перед эмиром.
Феофар-хан был мужчина сорока лет, высокого роста, весьма бледный, со злобным взглядом и свирепым выражением лица. Черная, завитая борода рядами спускалась ему на грудь. В своем военном одеянии — кольчуге из золотых и серебряных колец, с перевязью, блиставшей драгоценными каменьями, и с кривыми, как ятаган[80], сабельными ножнами в оправе из ослепительных бриллиантов, в сапогах с золотыми шпорами и в шлеме с султаном, искрившимся россыпью огней, — Феофар-хан являл взору не столько внушительный, сколько странный вид татарского Сарданапала[81], безраздельного владыки, который по собственному усмотрению распоряжается жизнью и состоянием своих подданных; чья власть не имеет пределов и кому, в силу особой привилегии, дан в Бухаре титул эмира.
При появлении Ивана Огарева высокие сановники остались сидеть на своих подушках с золотыми гирляндами; однако Феофар-хан, возлежавший на роскошном диване в глубине шатра, где землю скрывал густой ворс бухарского ковра, поднялся навстречу.
Подойдя к Ивану Огареву, эмир запечатлел на его щеке поцелуй, в значении которого невозможно было ошибиться. Этот поцелуй возвышал первого заместителя до главного лица в совете и временно ставил его над ходжой.
Затем, обращаясь к Ивану Огареву, Феофар произнес:
— Мне не к чему задавать тебе вопросы. Говори, Иван. Ты найдешь здесь уши, готовые выслушать тебя.
— Такшир[82], — отвечал Иван Огарев, — вот что хочу я поведать тебе.
Иван Огарев выражался по-татарски и украшал свои фразы пышными оборотами, отличающими речь жителей Востока.
— Такшир, теперь не время бесполезных слов. То, чего я достиг во главе твоих войск, тебе известно. Рубежи Ишима и Иртыша ныне под нашей властью, и туркменские всадники могут купать своих лошадей в их водах, отныне ставших татарскими. Киргизские орды поднялись по слову Феофар-хана, так что главная сибирская дорога от Ишима до Томска принадлежит тебе. Теперь ты можешь посылать свои войска как на восток, где солнце всходит, так и на запад, где оно заходит.
— А если я отправлюсь вместе с солнцем? — спросил эмир, слушавший с совершенно бесстрастным лицом.
— Отправиться вместе с солнцем, — ответствовал Иван Огарев, — это значит направиться в сторону Европы, то есть быстро покорить сибирские края от Тобольска до Уральских гор.
— А если я двинусь навстречу небесному светилу?
— Двинуться навстречу — значит подчинить татарскому владычеству вместе с Иркутском еще и богатейшие земли Центральной Азии.
— А как же армии петербургского султана? — спросил Феофар-хан, обозначив этим странным титулом императора России.
— Его тебе нечего бояться — ни на восходе, ни на закате, — ответил Иван Огарев. — Нападение было внезапным, и прежде чем русская армия сможет прийти на помощь, Иркутск или Тобольск уже падут к твоим ногам. Царские войска раздавлены у Колывани, и так они будут раздавлены везде, где твои солдаты вступят в бой с безрассудными солдатами Запада.
— А какую мысль подсказывает тебе твоя преданность татарскому делу? — помолчав немного, спросил эмир.