— Ага, — вскричал Иван Огарев, — теперь-то я выясню…
— Ничего ты не выяснишь, Иван, — перебила его цыганка, — ведь ты его даже не знаешь!
— Но ведь его знаешь ты! Ты ведь видела его, Сангарра!
— Его я не видела, но я видела его мать. Она выдала себя жестом, который мне все объяснил.
— Ты не ошибаешься?
— Я не ошибаюсь.
— Ты знаешь, как мне важно арестовать этого гонца, — сказал Иван Огарев. — Если письмо, которое ему вручили в Москве, дойдет до Иркутска, если оно будет передано Великому князю, тот будет начеку и я не смогу к нему попасть! Это письмо любой ценой должно быть у меня! Теперь ты пришла сказать, что обладатель этого письма в моей власти! Еще раз, Сангарра: ты не ошиблась?
Иван Огарев пришел в сильное возбуждение. Оно свидетельствовало о чрезвычайной важности, которую он придавал обладанию этим письмом. Сангарру нисколько не смутила настойчивость, с какой Иван Огарев еще раз задал свой вопрос.
— Я не ошиблась, Иван, — ответила она.
— Но ведь в лагере, Сангарра, пленников много тысяч, а по твоим словам выходит, что ты не знаешь Строгова в лицо!
— Да, — ответила цыганка, и в ее глазах сверкнула дикая радость, — я его не знаю, но его знает его мать! Иван, надо заставить ее заговорить!
— Завтра она у меня заговорит! — вскричал Иван Огарев.
При этих словах он протянул цыганке руку, которую та поцеловала, и в этом знаке почтения, привычном для северных народов, не было никакой угодливости.
Сангарра возвратилась в лагерь. Она нашла то место, где приютились Надя и Марфа Строгова, и провела ночь, не спуская с них глаз. Старая женщина и девушка так и не смогли заснуть, хотя обе изнемогали от усталости. Слишком много беспокойных мыслей держали их в напряжении. Михаил Строгов жив, но пленник, как и они! Знает ли об этом Иван Огарев, а если нет, то не может ли как-нибудь узнать? Надя думала лишь о том, что ее спутник, которого она считала погибшим, жив! Но Марфа Строгова смотрела в более далекое будущее и если недорого ценила собственную жизнь, то имела основания во всем усматривать опасности для сына.
Сангарра, воспользовавшись темнотой, устроилась чуть ли не рядом с обеими женщинами, и провела здесь несколько часов, напрягая слух… Но так ничего и не смогла, услышать. Инстинктивно опасаясь неосторожности, Надя и Марфа Строгова не обменялись ни словом.
На следующий день, 16 августа, к 10 часам утра у входа в лагерь раздались громкие звуки фанфар. Татарские солдаты немедленно выстроились.
Иван Огарев, покинув Забедьево, подъезжал к лагерю в окружении множества татарских офицеров, составлявших его штаб. Лицо его было мрачнее обычного, искаженные черты выдавали глухую ярость, искавшую лишь повод для взрыва.
Затерявшись в толпе пленников, Михаил Строгов видел, как этот человек проехал мимо. У него возникло предчувствие приближающейся катастрофы, ведь Иван Огарев теперь знал, что Марфа Строгова — мать Михаила Строгова, капитана из корпуса царских курьеров.
Доехав до центра лагеря, Иван Огарев спешился, а всадники из его сопровождения образовали широкий круг.
Сангарра, подойдя к нему, сказала: