На подмостки выскочили Ваграм и Маренго. Собаки совершенно очаровали зрителей, не привыкших к номерам, которые демонстрируют ум и сообразительность животных. Затем выступил Джон Булль. Он так ловко кувыркался на спинах спаниеля и пуделихи и принимал такие потешные позы, что индейцы лишились своей обычной степенности.
Выступления четвероногих артистов сопровождались оркестром в составе Сандра, дувшего в корнет изо всех сил своих маленьких легких, Клу, что было мочи колотившего в барабан, и Корнелии, игравшей на бубнах. Если после этого жители Аляски не получили представление о мощном эффекте, производимом европейским оркестром, значит, у них начисто отсутствовало чувство прекрасного.
До сих пор группа в масках оставалась недвижима, рассудив, видимо, что момент их выхода на сцену еще не настал. Они выжидали.
— Мадемуазель Наполеона, танцовщица на канате! — объявил Клу в рупор.
Девочку вывел к публике сам господин Каскабель.
Сначала Наполеона танцевала с изяществом, вызвавшим одобрение индейцев, выражаемое отнюдь не криками и аплодисментами, а простым наклоном головы, что, впрочем, не менее показательно. Еще более она преуспела на канате, натянутом между двумя штангами; она не ходила по нему, а порхала с легкостью, особенно восхитившей индейцев.
— А теперь — мой черед! — воскликнул Сандр.
И вот он уже кланяется публике, коснувшись затылком земли, извивается, шатается, кривляется, крутится колесом и притворно падает, встает на руки, изображает то ящерицу, то лягушку и заканчивает номер головокружительным двойным сальто-мортале[114].
Он выступил, как всегда, успешно. Но как только он поклонился, поблагодарив публику за внимание, на подмостках, приподняв маску, появился индеец его возраста.
И он повторил все, что проделывал Сандр, так уверенно и легко, будто у него отсутствовал позвоночник, и не оставил желать ничего лучшего в искусстве акробатики. Не столь изящный, как младший Каскабель, он тем не менее поразил аборигенов и заслужил самые горячие кивки.
Конечно, экипаж «Прекрасной Колесницы» тактично присоединил свои аплодисменты к аплодисментам публики. Но, не желая уступать, господин Каскабель подал знак Жану начинать свои жонглерские штучки, в которых, как он думал, его старшему сыну нет равных.
Жан понял, что отстаивает честь семьи. Ободренный жестом господина Сержа и улыбкой Кайетты, он принялся последовательно подкидывать бутылки, тарелочки, шары, диски, палочки, и на этот раз превзошел, можно сказать, самого себя.
Господин Каскабель не удержался от торжествующего и в какой-то мере вызывающего взгляда. Казалось, он спрашивал: «Ну, каково? Слабо сделать такое?»
Индейцы прекрасно поняли вызов, и по жесту вождя один из них, сняв маску, отделился от группы.
Шаман Фи-Фу стремился поддержать репутацию и не уронить честь индейской расы. Ощупав один за другим атрибуты Жана, он, представьте себе, повторил одно за другим упражнения своего соперника, перемежая ножи и бутылки, диски и кольца, шары и палочки. Причем самым элегантным образом и не менее ловко, чем Жан Каскабель.
Клу, привыкший восхищаться только своим хозяином и его семьей, остолбенел от изумления; его глаза стали круглыми как пятаки, а уши оттопырились, как поля у шляпы.
На сей раз господин Каскабель только из вежливости похлопал самыми кончиками пальцев.
— Вот так штука! — пробормотал он. — Неплохо для краснокожих! Казалось бы, люди без образования… Ну да ладно! Сейчас мы им покажем!
В глубине души господин Каскабель крайне огорчился, обнаружив конкурентов там, где рассчитывал найти только обожателей. И каких конкурентов? Простых американских аборигенов, можно сказать — дикарей! Самолюбие его было уязвлено до предела. Какого черта! Артисты мы или нет?
— Ко мне, ребята! — скомандовал он громовым голосом. — Пирамида!