— Да не играет, в том-то и загвоздка. Все взаправду. Я видел их вместе, с его Джульеттой. Редкий случай для нашего бесстыжего времени. Очень трогательные молодые люди. Он и в бойцы из-за нее в основном подался. Деньги ему нужны, чтоб совместную жизнь обеспечить. Родители-то Джульетты — алкаши беспробудные.
— Так мы же можем ему помочь… — генерал задумчиво пожевал лимонную дольку. — Если он действительно так нам подходит… В конце концов, финансирование операции по внедрению агента в отряд Салаудди контролирую лично я. И деньги — совсем не главный тут вопрос. Пока мы теряем наших лучших агентов…
— Есть еще один… минус, — неохотно сообщил полковник. — Как уговорить. Мы для него — самые страшные враги.
— Что ж так? Книжек начитался или?
Тихий кивнул:
— Или. Его отец. Талантливый и перспективный художник. Был. Продал несколько работ на запад. Да еще и письма всякие такие подписывал. В общем, обычная история для тех лет. Кухонный диссидент. Ну, и попал под раздачу.
— И что в итоге?
— Да как обычно. С кого-то как с гуся вода, а он талант, тонкая натура. Запрессовали. Довели до психушки. И близнецы про все это знают. Так что у них на все наше ведомство преогромнейший зуб. Отцу жизнь загубили, не хухры-мухры.
Советское время агент Тихий вспоминал не столько с отвращением, сколько с недоумением. Многого, ох, многого он тогда по молодости лет не понимал. И в стране, и, что греха таить, в собственной службе. Просто честно исполнял приказы. Хотя многие начальники ему откровенно не нравились, даже пугали. Особенно те, кто приходил «на идеологическое усиление» из партийных органов. Вроде когдатошних комиссаров в армии. Большинство таких «комиссаров» ни уха ни рыла не смыслили в оперативной работе, потому распоряжения отдавали — тупее некуда. Дураки везде есть, успокаивал он себя. Но служба на то и служба, что приказы не обсуждаются, уж тем более не осуждаются — исполняются. Какими бы идиотскими они ни были. Ох, лучше не вспоминать. Насмотрелся он и в Афгане, и в Анголе. Каких ребят они теряли! Теряли просто из-за того, что какой-нибудь столичной штабной шишке что-то эдакое с пьяных глаз примерещилось.
Много позже, когда сам стал старшим офицером, получив в свои руки власть над десятками, а потом и сотнями подчиненных, он, памятуя о том горьком опыте, дал себе что-то вроде зарока: главное — сберечь жизни своих ребят. Да, наша служба, как там говорится, и опасна, и трудна, и от смертельных заданий никуда не деться. Но если ты и сам за своих ребят готов голову положить — хоть буквально, хоть перед вышестоящим начальством, — когда ты всех их знаешь, кто чем дышит, тогда и они за тебя пойдут в огонь и в воду. Потому что всем нутром чуют — зря не пошлют.
Да, того парнишку, что он вытащил недавно из клуба, посылать нельзя никуда. Сперва-то он казался ох каким перспективным, а на деле… Нет, не потянет парень тонкой оперативной работы, моментально проколется. Чеченцы — из тех, что в царские времена звали «немирными», у которых, кроме «убей белого» и «набей карман», других стремлений нет — наловчились определять засланных «кротов» каким-то звериным чутьем. Впрочем, это можно не только про чеченцев сказать — про любых бандитов. Чутье на «контору» у них у всех и впрямь звериное.
Но с Борисом все-таки имеет смысл попытаться. Отчаянный, драться готов хоть с дюжиной соперников — про такого никто не подумает, что «засланный» казачок. Рубаха-парень, для которого главное — ввязаться в схватку, а там хоть трава не расти. А легенду мои аналитики ему отличную придумали. Только Другому про нее говорить пока рано — поглядим, как вербовка пройдет.
— И как же ты собрался его переубеждать? — довольно скептически поинтересовался Другой. — Какие у тебя аргументы против сломанной судьбы его отца?
Тихий вздохнул:
— Ситуация жесткого выбора. Тем более у него и так сейчас момент в жизни переломный, к серьезному выбору он готов. Ну… насколько можно быть готовым в таком возрасте. Сделаем так, что для него на карту будет поставлено все: родители, брат, любимая девушка… Думаю, он выберет правильно.
— И как ты собираешься… — Панкрат медленно водил пальцем по краю коньячной рюмки. Стекло сперва попискивало, а потом выдало целую мелодию, вроде птичьей трели. — Про «все на карту» я понял. Конкретные идеи есть?
— Есть одна, — неохотно сообщил полковник. — Подловатенькая, правда. Но по-другому, видимо, не получится, — вздохнув, он поморщился. Именно в такие моменты ему хотелось послать к черту всю свою работу. А то очень уж тошно. Но тошно не тошно, а необходимо. «Моменты», к счастью или к несчастью, случаются реже, чем гроза посреди января. Исключительный, в общем, случай. Точнее, исключительный парень на глаза попался — никак нельзя такого упустить. Потому что на карту и впрямь слишком много поставлено. В том числе и жизни человеческие.
Генерал смотрел на друга не просто с сочувствием — с пониманием. Банальная фраза «а совесть мучить не будет?» так и не сорвалась с языка. Потому что чего воздух колыхать — будет мучить, еще как будет. Ему ли не знать. Она ведь мучает даже когда ты и не виноват вовсе. Он вспомнил, как Тихий, тогда еще зеленый совсем лейтенантик, вызвался сопровождать «груз 200» — тело их командира взвода — молодой вдове, вдобавок еще и беременной. Могли ведь тогда тыловика какого-нибудь отправить, которому что цинк везти — что картошки мешок. А Тихий написал рапорт — прошу, мол, и все прочее. Стыдно ему стало, что злую весть принесет несчастной девчонке чужой равнодушный человек. Другому, когда он прочитал рапорт, тоже стыдно стало… Теперь вот регулярно на годовщину к вдове приезжают. А мальчишка, оставшийся сиротой еще до появления на свет, уже сам лейтенант. Давно, кстати, в Рязань не звонил, надо бы узнать у начальника училища, как там наш вояка Алешка…
— Ну и чего ты на меня уставился, как на приговоренного? Беспокоишься, как бы меня совесть не загрызла?
«Вот черт проницательный, — подумал генерал, — прямо мысли читает».