— Балкон-то хоть можно открыть? — набычился Борис. — Лето все-таки, хоть какой, а воздух. Спускаться с шестнадцатого этажа по связанным простыням мы не станем, даю слово.
Петр Петрович хихикнул.
— Вряд ли тут столько постельного белья наберется. А на балкон — пожалуйста, кто ж запрещает. Там и столик с креслами стоит. Все для вашего удобства. Бар вон в серванте. Полный. Шампанское уже в морозилке греется, если что. Белье всякое, полотенца, халаты в шкафу найдешь. Ладно, пора машину с твоей невестой встречать, пошел я.
Устроившись на тахте, Борис защелкал телевизионным пультом. Каналов тут было видимо-невидимо. Наугад он потыкал по нескольким новостным. Мир жил обычной жизнью — люди занимались любовью, войной, забастовками, пытались выиграть или проиграть миллион, пели, ныряли среди коралловых рифов, варили борщ, прыгали с парашютом, нарушали правила дорожного движения… Впрочем, войной, если судить по новостям, занимались все-таки чаще всего: вооруженные люди встречались если не на каждой второй, то на каждой третьей картинке. «Вот и я завтра, — подумал он, — стану пешкой, — а может, ладьей, но какая разница — одной из армий. Хотя нет, какая из меня ладья? Ладьи — это генералы, адмиралы, командующие всякие».
Вот интересно, если бы им дали возможность убить всех, против кого они вроде бы воюют… Вот стоят твои враги на коленях. Все. Длинная такая шеренга. И ты должен пройти вдоль этого строя и выстрелить каждому в голову. Согласились бы господа командующие?
Один из каналов транслировал детский кулинарный конкурс. Малыши сосредоточенно насыпали и наливали что-то в кастрюльки, раскладывали на тарелочках клубнику и апельсиновые дольки, поливали их взбитыми сливками. Эх, вот бы нам всем соревноваться только в умении варить манную кашу и украшать мороженое… Кстати, о мороженом…
Еда в холодильнике была такая же безликая, как и все остальное. Все вкусное, спору нет — мясо, сыр, рыба, фрукты — но сплошь готовые упаковки. Казенный дом, точнее не скажешь. Даже цветы в настенных горшках — и те пластмассовые! Хоть бы аквариум с рыбками поставили…
Стук в окно заставил его вздрогнуть — что за притча, шестнадцатый этаж?
На подоконнике топтался невесть как залетевший на эту высоту голубь. Топтался, а сам косил на Бориса ярким черным глазом: ты опасен, человек? Или, наоборот, полезен? Может, ему хлеба накрошить? Впрочем, лучше не рисковать. Балкон открывать разрешено, а про окна разговора не было. Откроешь — и примчится рота спецназа… Лети, птица, кормись в другом месте. Голубь, точно подслушав его мысли, дернул сизым плечом и сорвался в полет.
Громыхнул замок, хлопнула входная дверь, послышалось неразборчивое бормотание Петра Петровича, потом еще один хлопок.
Борис понимал, что по всем правилам и канонам должен стремглав кинуться в прихожую. Но вместо этого торчал, как безмозглый столб, посреди кухни и не мог двинуться с места. Как будто боялся: выйдет, а там — никакой Алены. Петр Петрович ботинки снимает и ворчит. Или вовсе никого. Или Алена, но как будто не она — так бывает во сне — как будто чужая.
Но это была она. И совсем не чужая, только темные круги под глазами…
— Боречка! — она скользнула к нему одним движением, приникла, прильнула, зашептала торопливо и сбивчиво. — Я ни о чем спрашивать не буду, честно! Они меня предупредили… Я тебя увидела, и мне больше ничего не надо. Ничего-ничего, правда-правда!
Он обхватил ее плечи — или талию? или все ее тонкое хрупкое тело? да какая разница! — прижал…
— Давай ни о чем сегодня не думать. И не вспоминать про них, хорошо? — прошептала она куда-то ему в шею: ее теплое легкое дыхание казалось обжигающим, по коже побежали мурашки.
— Конечно, — шепнул он. — Я просто буду на тебя глядеть. Мне нужно на тебя наглядеться. И прекрати плакать. Лучше скажи, что с Глебом? Мне ничего про него не говорят. Не бойся, рассказывай, Петрович все их дурацкие слушалки-смотрелки отключил.
Алена огляделась, нахмурившись.
— Ты им веришь?
— Ну… Ладно, проверим.
Не выпуская девушку из объятий, он тоже огляделся и, обращаясь куда-то к потолку, громко заявил: