Земля забытого бога

– Ого, вошь очнулася, – отмахнулся от него огромный Осип, но Михайло не отставал, колотил того по всем местам, да осел неожиданно на пол дощатый в сарайке.

– Отстань, – незлобно оттолкнул Михайлу Осип, вынимая из груди его нож.

Схватился Михайло за грудь, кровь меж пальцев хлещет, сидит на полу, вздохнуть тяжело, слова вымолвить не может.

– Вот тебе и земля твоя обетованная, паря. Щас скопытишься, погодь немного. Юшка выйдет – и готово. В рай полетит душонка. Прощевай! – ухмыльнулся Осип, развернулся Груню оторопевшую залапать, да лишь удивленно вскрикнул, когда грохнуло. И мешком на Михайлу завалился. В проеме стояла Груня с дымящимся пистолем в руках, который она, пока вырывалась, у Осипа из-под кушака вытащила. Бросив пистоль, на колени упала Груня, завыла по-бабьи, как издревле на Руси плачут женщины.

Михайло из-под тела Осипа выполз, к Груне руку протянул, с трудом выговорил:

– Не плачь, девица, вот там, в углу, книги, принеси мне.

Груня с ревом узел вытащила, Михайле подвинула. Тот достал из узла книгу свою, перо попросил, в кровь текущую обмакнул и писать стал. А как кончил, сказал девке:

– Все, Грунюшка, кончается моя жизнь земная. Вот, возьми книги, может, подскажут они тебе, как до Беловодия добраться. А еще вот…

Но недосказал Михайло слова, откинулся навзничь, залил кровью пол, и не заметила Груня, волком воющая, как из пальцев его слабеющих пластинка золотая выпала да провалилась в щель в полу сарайки.

Глава 8

Любите ли вы море, как любят его некоторые женщины? Так, чтобы оно снилось вам во всех снах, так, чтобы ныло под ложечкой только об одном воспоминании, даже далеком, о шуме прибоя, о ласковых волнах под вечер, когда ветер стихает, о песке, мелком, бархатном, или красивых камнях, омываемых прозрачными водами, каких не встретишь в наших краях суровой среднерусской равнины и не менее мрачного Предуралья. Что уж говорить о сибирских просторах!

Море дает чувство расслабления, успокоения, мимолетности суетной жизни, вечности души. Тут нет места работе и проблемам, всё остается где-то далеко-далеко, в прошлом, и иной раз хочется продлить это чувство умиротворяющего спокойствия, усилить его – и тут не лишним будет бокал вина и гроздь винограда.

Вероника держала запотевший бокал в руке и любовалась стекающими по нему каплями влаги. Капли стекали вниз, прорезая чистые дорожки, через которые светилось на закате темно-золотистое содержимое. Голова была приятно пуста, не хотелось даже читать книгу, лежащую рядом на столике. Вероника была счастлива. Все решилось раз и навсегда, решилось красиво, на море, в жаркой стране. Не надо было больше сомневаться, размышлять, рассчитывать свою будущую жизнь на какой-то срок вперед, мучая и так изрядно надсаженный мозг. Он будет ее мужем, и другого не дано. Пусть он не сделал предложения, пусть молчит, читая какую-то рукопись, но она всё уже осознала и привела к общему знаменателю. Ах да, колечко, он же подарил ей колечко в первый день, разве это не приглашение к счастливой совместной жизни?

Мысли Вероники таяли под теплым кругом солнца, мысли путались, да и к чему теперь мысли? Теперь она будет идти по жизни, опираясь на крепкое мужское плечо. Пусть думает мужчина, ее время размышлений закончилось. Вероника улыбнулась своим сумбурным мыслям, залпом выпила бокал и осталась в кресле, упиваясь красотой вроде бы того же, но совсем другого, благодаря морю и теплу, мира.

Станислав Николаевич был занят совсем другими размышлениями. По электронной почте он получил уведомление, что заказчик вот-вот уже прибудет в Питер и готов с ним встретиться. Время на поиски доказательств было на исходе, а рукопись сумасшедшей Паниной взволновала Садомского, как никогда. Ему срочно надо было домой, возникали вопросы, которые он решить дистанционно не мог.

На следующий день он объявил разнеженной Веронике, что ему необходимо свернуть отпуск и срочно улететь, на вопросительный взгляд не ответил, оставил на столике в доме тысячу евро и обратный билет, а сам на такси уехал в аэропорт Барселоны, где его уже ждал рейсовый самолет на Москву.

Вероника осталась одна, не понимая, что произошло, но решила довести отпуск до конца. Хотя такое поведение избранника её немного покоробило, но в неге от жаркого лета и морского воздуха она не стала акцентироваться на этом происшествии. Искупавшись в море и позагорав, она вышла на стоянку такси и уехала в Таррагону – ближайший город, в который можно было добраться от уединенного домика.

Четыре дня расслабления достаточно, решила Вероника, с головой окунувшись в многоголосый туристический мир испанского прибрежного города. Погуляв по набережной и поглазев на разнообразные лодки, она направилась в центр, к развалинам старого амфитеатра. Там было скучновато, и Вероника, повинуясь древнему инстинкту всех туристов, легко выбралась на широкую центральную улицу, заполненную народом, с магазинами, сверкающими красиво разложенными и очень привлекательными тряпицами, с кафе всем известных мировых сетей и маленькими, но не менее шумными тапас-барами. Не удержавшись, она заскочила в пару магазинов и купила себе прекрасное легкое платье, туфельки и еще пару вещей, совсем не нужных, но таких приятных из-за того, что они были куплены в состоянии полного душевного равновесия и совсем не для того, чтобы их использовать, а просто так. Весело махая пакетами, уже не отличаясь от прочих прохожих, Вероника высматривала, куда бы ей завернуть для утоления легкого голода, возникшего после посещения магазинов.

Неожиданно она увидела двух старичков на лавке, стоящей у фонаря пешеходной зоны. Они были чем-то похожи, но один старичок был абсолютно белым, с ухоженной бородкой а-ля эспаньолка, в белом летнем костюме, в шляпе и при галстуке, а второй – безбородый, с седой щетиной, черными изрядно поседевшими жесткими курчавыми волосами, в каком-то старом джемпере непонятного уже цвета. И вот этот, по виду типичный испанский старичок уже полулежал на скамье, а первый суетился, пытаясь его поднять, при этом прихрамывая и опираясь на сучковатую, вытертую временем до блеска палку.

Вид этих людей абсолютно не сочетался с оживленной туристической улицей. Люди обходили старичков, оглядывались, но никто к ним не подходил. Кроме Вероники. Она, повинуясь непонятному зову, подошла к скамейке, а белый старичок на чистейшем русском языке заговорил с ней: