Ему хотелось поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями. Однако Андре, шагавший рядом с ним, не был расположен к беседе. Он едва отвечал на вопросы, и лицо его оставалось мрачным. Видимо, он злился из-за того, что пришлось оставить их амуницию, которую он так заботливо оберегал, и наверняка сомневался в том, что они когда-нибудь получат ее назад. Однако Максу казалось, что это не единственная причина столь мрачного настроения Андре.
«Просто он никак не может примириться с тем, — думал Макс, — что Невойт передал командование нашей группой Фрицу. Из-за этого Андре потерял равновесие, хотя обычно такое было ему несвойственно, и, когда Фриц пришел с каким-то приказом от Невойта, обвинил его в самонадеянности и желании командовать. К счастью, дело не дошло до ссоры, для этого оба они слишком дисциплинированны, но этот случай мог выбить Андре из колеи. И вот теперь по этой причине он ни с кем не хочет разговаривать».
Макс мог легко представить себя на его месте. Он сам не любил, когда его почему-либо обходили. Но вместе с тем нельзя было не думать о том, что в их партизанской жизни обстановка может измениться в любую минуту. Вполне возможно, что завтра или послезавтра кому-нибудь другому из них придется нести большую ответственность, как это произошло сегодня с Фрицем. Поэтому поведение Андре и не нравилось теперь Максу.
«Он злится из-за ерунды, — решил про себя Макс с беспощадностью, свойственной юности. — Руководитель должен уметь владеть собой».
С наступлением сумерек партизаны вышли на шоссе, тянувшееся по равнинной местности. Пыльные дороги остались далеко позади, в воздухе чувствовалась легкая прохлада. Идти стало намного легче. Вдруг по рядам пробежала переданная шепотом команда:
— Колонна, стой! Всем командирам отделения к командиру!
Фриц поспешил к Невойту. Макс, Андре и Вилли сошли на обочину и присели у поросшего чахлой травой откоса. Остальные партизаны последовали их примеру. Наташа уселась на землю, стянула с ног сапоги и стала вытряхивать из них песок, украдкой потихоньку вздыхая. За весь день никто не слышал от девушки ни слова жалобы.
Фриц скоро вернулся и сообщил, что советские и польские разведчики установили, что дорога, по которой предполагалось идти, блокирована фашистами. В деревушке, что виднелась впереди, расположился батальон вермахта, усиленный полицейскими отрядами, при них собаки-ищейки, с помощью которых гитлеровцы, видимо, собираются прочесывать лес. Бой наверняка кончился бы большими потерями для партизан. Поэтому перегруппировка должна быть произведена в течение часа, а за это время будет роздан паек.
Объявив все это, Фриц тоже сел у откоса, поставив рядом свой тяжелый рюкзак.
— Великолепное местечко для отдыха. Можно отдохнуть, не снимая все это барахло.
Макса радовали бодрый голос Фрица и его способность видеть во всем хорошую сторону. Вскоре принесли ужин. Каждый получил по куску хлеба величиной с ладонь и ломтик соленого сала. Вторая такая же порция была роздана как НЗ. Этим исчерпывались все запасы продовольствия отряда Невойта и польских товарищей.
Макс медленно ел хлеб с салом. Он страшно проголодался, но заставлял себя откусывать понемножечку и долго-долго жевать каждый кусок. Между тем голова колонны повернула назад. По дороге продолжалось непрерывное движение. Было душно и светло. Ночь сегодня как будто специально медлила с приходом.
Неожиданно из рядов проходивших мимо солдат выступил молодой офицер. Он коротко отдал своему соседу какое-то распоряжение и остановился рядом с немецкими антифашистами. Из-под фуражки блестели прищуренные дерзкие глаза. Лицо его было темным от пыли и, несмотря на мягкую ямочку на подбородке, казалось жестким.
— Лейтенант Зигмунд, — представился он, слегка притронувшись двумя пальцами к козырьку фуражки. Он осмотрел группу, даже обернулся, словно ища кого-то, и спросил: — Разве Эрнст не с вами?
Андре молча покачал головой. Макс ответил по-русски:
— Нет, Эрнст не здесь.
Лейтенант что-то обдумывал, закусив нижнюю губу, на лице его отражались противоречивые чувства. Почему-то, возможно потому, что немецкий радист был таким же юным, как он сам, лейтенант обратился к Максу:
— Прошу тебя, когда увидишь Эрнста, передай ему несколько слов от меня. Скажешь, Зигмунд сообщил. Он меня знает, он и нашего Шпинко тоже знал.
— А что такое случилось с вашим Шпинко? — поинтересовался Макс. — Говори, я все передам. Эрнсту.
— Это вам всем можно сказать, — решительно произнес вдруг лейтенант. — Шпинко учился в школе в Ченстохове. Ему еще восемнадцати не было, когда фашисты расстреляли его родителей. Братья и сестры пропали без вести. Он был прекрасным парнем, но здесь, — тут Зигмунд приложил ладонь к нагрудному карману кителя, — здесь у него все бушевало. Когда мы ждали ваш самолет, он никак не хотел верить, что к нам летят друзья. Он хотел стрелять в самолет. Я чуть не избил его за это. — Лейтенант замолчал, губы его слегка дрожали.