Ведьмин ключ

– Чтоб увеличить?

– Да не-ет. – Вика покусала губу. – Она фотографии погибших собирает, наклеивает на бумагу. Длинное такое письмо готовит, чтобы все люди после войны его прочитали. «Это, говорит, святые воины-великомученики, их жизнь в школах будут преподавать». Первым, конечно, наш Володя наклеен, а дальше и других уже много. А чьей фотокарточки вдруг не окажется, тетя Марина дырку вырезает. Я спросила – зачем? «Надо, – отвечает мне и пальцем грозит. – Это потухший зрак их на нас, спасённых, смотрит». Зрак – это значит глаз.

Котька зябко повёл плечами, представив Викину тётку, худую, всю в чёрном, ползающей на коленях по полу с ножницами, как она выстригает в своём длинном письме зловещие дырки.

Вика вздохнула, тихонько прикачнулась русой головой к Котькиному плечу. Он напрягся, остановил глаза на стене, на невидимой точке, боясь шевельнуться.

– Спать хочу, – шепнула Вика. – Тут, на диване.

– Ложись, где хочешь, – тоже шепотом ответил он. – Я тебе подушку подложу.

Он придержал её голову, встал, схватил с кровати подушку, осторожно подсунул Вике под щеку и на цыпочках вышел из комнаты.

Дымокур стоял у карты, мерял что-то пальцами. Котька сел на лавку, прикрыл глаза. Слабость сразу, вдруг, навалилась на него, отняла силы, даже веки поднять было тяжело.

– Два пальца умещаются от Москвы до Ржева, – бормотал Дымокур. – Энто сколь же вёрст будет? До Сталинграда аж две ладони. А Михайловка… Где она? Нету…

Осип Иванович появился только к утру. Котька не спал, видел из своей боковушки, как он тихо вошел, присел рядом с Дымокуром, лежащим в коридорчике на сундуке.

– Ну чо? – Филипп Семёнович спустил на пол босые ноги, наставил на Осипа Ивановича всклокоченную бородку.

Осип Иванович вопросительно повёл глазами на дверь в комнату.

– Спит парень, – успокоил Дымокур. – Переживат шибко, хоть виду не показыват. Тут ещё деваха ночует, кашеварила нам, накормила. Там в кастрюльке картошка, поел бы, а?

Осип Иванович отмахнулся, прошел в кухню, напился воды. Прихрамывая, притащился в кальсонах Дымокур с кисетом. Они уселись друг против друга, закурили.

– Плохи дела, Филипп, – еле двигая губами, заговорил Осип Иванович. – Врачи ничего не обещают.

– Усох ты совсем, Оха, – покивал головой Дымокур. – А тебе держаться надо, эвон у тебя двое ещё. Их поднимать надо. Ты поешь, поспи. Завтра парторг приглашал зайти. Я так кумекаю – помощь хочет сделать. Приходил он сюда.

– Выходит, сегодня к нему. Утро ведь.

– Верно, язви его. – Дымокур подошёл к окошку, ладонью смахнул со стеклины отпоть. – Синё-то как, синё-о! Хороший будет день.

Дымокур потоптался у окошка, вернулся на место.

– Ты знаешь чо, Оха? – Он коснулся колена задумавшегося друга. – Ты рыбки врачам снеси, угости. Ещё пообещай. Слышал я – есть у них один медикамент, только очень уж дорогой, холера. Кого только им лечат, не знаю. Пецилин называется. Уж он-то, говорят, всякую хворь выводит. А рыбки найдём. Я свой пай отдаю.