Вика глядела на рыбину, рыжая чёлка рассыпалась, завесила лоб, на острых плечах косички лежали бронзовыми змейками. На концах их топорщились марлевые банты. Котька покосился на ленка. Он оттаял, чуть потускнело серебро, на боку выступили бурые пятна, но багряный хвост оставался таким же праздничным, широко растопырился, прильнув к половице. Котька соображал, как бы половчее отдать ленка. Сказать – отец послал?..Отец уж, поди, дома и про удачу расхвастал, ждут рыбака – куда пропал?
– Почему вчера в клуб не приходил? – Вика положила руки на колени, на руки опустила голову. Из-под чёлки смотрела на Котьку, но странно, будто сквозь него.
– Я на ту сторону бегал, в деревню. – Котька покрутил рукавом телогрейки в духовке. – А тебя опять Ванька провожал? Что, холодно было провожаться?
– Очень холодно. – Она вздохнула. – И противно – Ванька целоваться лезет. А мне кто-то другой нравится.
Котька неловко задел рукавом дверцу, встал, чтобы отцепить крючок, повалил стул. Хотел подхватить его на лету, уронил телогрейку. Вика потянулась к ней, и руки их столкнулись, замерли. Всего на мгновенье, и Котька рванул с пола телогрейку, начал надевать её. «Кто ж это другой ей нравится? – покраснев от радостной догадки, думал он. – Кто? Да кто же…»
Вика присела на поваленный стул, обхватила голову руками. Котька оделся, но уходить медлил.
– Теперь я стану тебя провожать! – решив всё выяснить окончательно, объявил он и замер, ожидая, что ответит она. Но Вика молчала долго, будто забыла о нём.
– Тётя Марина карточки хлебные потеряла, – наконец обречённо, вроде бы в никуда, обронила она.
– Что-о? – боясь поверить такому, вскрикнул Костя. Он видел их, тех людей, которые потеряли карточки.
– Я на фабрику устроюсь, – шептала Вика. – Там хлебная норма большая, как-нибудь продержимся на одной. Да ещё талоны в столовку у тёти Марины. Мы эти обеды уже три дня делим. – Она вздохнула по-старушечьи, протяжно. – Мне пятнадцать, примут, а то помрём. Я-то нет, а тётя Марина не выживет. Больная она. Ночью по комнате ходит, Володю ищет, здесь он, говорит, воздухом Володя стал, он везде, но не идёт, только мать мучает. Фельдшер говорит, это пройдёт, не бойся её, она тихая. А я и не боюсь, я жалею.
– Эту рыбу мамка вам послала! – громко перебил её Котька. – Отнеси, говорит, пусть ухи сварят, – гнул своё Котька, видя, что Вика не верит ему. Свет из единственного окна падал на Вику, подголубил лицо. Она смотрела на Котьку снизу, и глаза её, только что печальные, набухли слезами, и в каждом отразилось по окошечку.
– Не посылала, ты врёшь. Зачем? – Вика замотала головой, нашлёпала на пол слезин. – Ты с реки бежал, а я в подъезде стояла, ждала, когда пробежишь. Золу выносила.
– Тогда папка послал. Ваша она и точка.
Котька надёрнул шапку и выскочил из комнаты. Пролетел мимо кухни, мимо сердитых в ней голосов. Он решил действовать немедленно: он подкарауливает на повороте машину с мукой, вспрыгивает и на ходу сбрасывает куль. Нет, не выйдет. Охранник сидит на мешках с винтовкой. Тогда бросит учёбу, возьмёт ружьё, припасы и уйдёт в сопки стрелять коз, а ночью, тайно, подкладывать их к Викиной комнате. Или даже увезёт с собой Вику. Найдут зимовье и… Дальше всё становилось неясным. Он выскочил на улицу и чуть не сшиб фельдшера. Соломон Шепович, польский еврей, жил в секции, где и Вальховские.
– Ты уже знаешь, что как ошпаренный? – прокричал фельдшер, подтягивая к себе Котьку.
Котька недоумённо, чуть испуганно смотрел на фельдшера. Старичок сдвинул шапку и ждал от него чего-то, подставив заросшее седым волосом ухо.
– Разве я слепой, что вижу, ты не знаешь? Так ты знай! – Фельдшер таращил близорукие глаза, обложенные темными полумесяцами. – Шваб Гитлер поимел у Москвы кровавый мордобой и бежит. Он хочет теперь, как бы ему не стать быть в России. Ха-ха-ха! Надо было маить крепкую голову, а не крепкие ноги! Ему их скоро сделают пополам, и ни-ко-му не заставишь лечить!
Как-то быстро около них появились люди.
– Мне сказал военный, знающий человек, и я убежал из амбулатории, уже не зная, почему там сидеть! – весь радостный, весь счастливый выкрикивал старичок, подскакивая то к одному, то к другому. – Сейчас всё это будут сказать по радио!..
Он ещё что-то хотел сообщить, но нетерпеливо замахал руками и скрылся в подъезде. Люди стояли, ошеломлённые, не зная – верить услышанному или нет. Фельдшер высунулся из подъезда, прокричал с обидой:
ebooksa