Мажордом Кузьмич тоже находился в фойе и направился к нему навстречу чуть ли не бегом.
Фёдор машинально сказал ему:
— Доложи барину, надо срочно переговорить, — но тут услышал громкие голоса, доносившиеся со второго этажа из спальни графа.
В голосе Марфушки, который Фёдор ни с кем не мог перепутать, чувствовались слёзы и отчаяние. Его заглушал голос графа, говорившего хлёсткими, как удары кнута, фразами. Разобрать отдельные слова было невозможно.
— Что тут происходит? — Фёдор, глядя в потолок, по инерции сделал пару шагов в сторону лестницы на второй этаж.
— Туда нельзя, барин осерчает, — мажордом преградил ему дорогу.
— Барин, не надо! — раздался сверху крик Марфушки полный такого смертельного ужаса, что Фёдор больше не думал.
Он решительно оттолкнул в сторону Кузьмича, прыжками взлетел на второй этаж и распахнул дверь в спальню графа.
Марфушка лежала на спине поперёк кровати, а барин держал её одной рукой за горло, другой задирал подол у платья. Марфушка отчаянно кричала, пытаясь двумя руками поправить платье.
У Фёдора от волнения даже слова застряли в горле. Он кое-как сумел выговорить:
— Барин, ты что делаешь? Ты же обещал!
Граф, не меняя позы, повернул голову, уставился на Фёдора мутными глазами и рявкнул:
— Кто позволил войти!? Пошёл вон!
Фёдор сделал ещё один шаг к барину и повторил:
— Ты же обещал!
— Пошёл вон, я сказал! Указывать он мне будет! Немедля прикажу выпороть! А завтра продам! Обоих! Совсем обнаглели! Быдло!
Граф весь покраснел от напряжения и злости. Он выкрикивал эти слова, не глядя на Фёдора, обеими руками разрывая платье на своей жертве. Она опять закричала как раненая птица.
У Федора потемнело в глазах. Он схватил с тумбочки тяжёлый бронзовый подсвечник и с размаху опустил его на затылок барина. Тот хрюкнул и затих, его тело грузно сползло на пол. Марфушка, освободившись, села на кровать, начала поправлять платье и замерла, зажав рот руками и глядя на Фёдора широко открытыми от ужаса глазами.
Фёдор пришёл в себя. Он удивлённо глядел, как возле головы графа на полу растекается тёмно-красная лужа.
Наступившую на мгновенье тишину разрезал женский крик. У входа в спальню стояли две перепуганные горничные. Из-за их спин вытягивал шею Кузьмич.