— Там на столе ваши стихи?
— Мои.
— Я хочу выпить за «тебе нужно время играть», оно близко моему сердцу.
Старик что-то пробубнил, нахмурился и чокнулся со мной стопкой…
В общем, мы их опустошили. И это была не водка. Это было что-то другое. Через минуту ноги мои стали ватными, а в глазах действительно начало двоиться.
Старый вышел из-за стола, подошел ко мне. Я хотел у него спросить. Спросить хоть что-нибудь, но мысли путались в голове, и я лишь что-то мямлил. Он взял меня на руки, положив Вайта мне на грудь, после чего вышел в уже освещенный коридор и понес меня в комнату.
Я даже смог произнести слово «стекло», чтобы напомнить ему о разбитой пепельнице, на что он ответил что-то, что разобрать я так и не смог. Что же это за состояние такое? Я полностью перестаю соображать, только понимаю, что он кладет меня на кровать, ставя Вайта рядышком. Я тянусь к комку в надежде прижать его к себе. Старик выключает свет все тем же щелчком пальцев.
Не ножом, так ядом?
Медленным шагом он растворяется в темноте коридора, а я закрываю глаза.
Темнота. Нет, это точно не пустота. Я все еще чувствую, что лежу на чем-то вроде той кровати, на которую положил меня он. Я могу пошевелиться?
Кажется — нет. Могу ли я открыть глаза? Тоже нет?
Но… кто я?
Кажется, меня зовут Иван.
Но…
Разве это мое настоящее имя?
Чем я жил и живу сейчас?
Кто… кто находился тогда рядом со мной? До того, как я попал в больницу.
Девушка? Или… или я был один?
А потом больница. Нет, точно, до больницы и меня, лежащего на асфальте, брошенного и побитого, было что-то еще. Родители.
Почему я так плохо помню своих родителей?