Мне жаль тебя, или Океан остывших желаний

22
18
20
22
24
26
28
30

Но Татьяна ее оборвала:

— Ну да, неприятно! Если бы было неприятно, она бы давно сменила профессию. Правда, Мадлен?

— Да что ты знаешь о моей профессии? — вдруг горько спросила Мадлен и, закусив губу, заплакала.

— Ты что, Мадлен, успокойся, — попросила Лиза и обняла Мадлен за плечи.

Та, однако, резко вывернулась и вдруг заговорила каким-то сухим, чужим голосом:

— Вы думаете — я тут хорохорюсь, веселюсь, прикалываюсь от большой радости? Я так страх, даже можно сказать, ужас подальше прячу. Я когда здесь на корабле черных увидела, думала, дар речи потеряю… Вы же понятия не имеете, что такое африканская любовь, страсть… Они же, у себя в Африке, в каком-то там племени, один мне студент-медик рассказывал, клитор у девчонок выдирают, чтобы потом они по жизни только маточный оргазм испытывали. А что уж говорить о том, как они девчонок всем племенем в женщины посвящают… Жуть, да и только. Им что до крови соски покусать, что рыбью кость во влагалище сунуть, что сигаретой кожу прожечь… ничего не стоит… Я еще когда только начинала работать, меня с еще одной девчонкой снял один. Они любят, чтобы одна беленькая, полногрудая, как я была, а другая — тоненькая, темненькая, смугленькая… А сам, вы бы его видели, ни кожи, ни рожи! То есть рожа есть, но именно рожа, вся какими-то шрамами-тату изукрашена. Низенький, кривоногий, лысый с кучерявым пушком на макушке. И не коричневый, а именно черный, иссиня-черный. Приехали на какую-то хазу, он свет выключил, музыку какую-то свою дикую, барабанную включил и траву поджег, наркотики какие-то… Сам разделся и давай по кровати прыгать. Белки глаз только в темноте сверкают и кровью наливаются. Жуть. А нам же отработать с ним целую ночь, до утра нужно… Я потом два месяца лечилась. А девочка, что со мной работала, по-моему, так и не вылечилась тогда. В психушку ее забрали.

— Не понимаю, если это все так ужасно, почему ты сразу эту работу не бросила? — спросила Лиза.

— Да нет, не со всеми так ужасно. Это я про африканцев говорю. Меня в последнее время к ним не звали. Знали, что я их на дух не переношу… — проговорила Мадлен в задумчивости.

— Но у тебя же уже есть кое-какие сбережения, зачем же ты опять на панель идешь? — продолжала разбираться Лиза.

— Да нет, на панели я никогда не стояла, я теперь в элитном салоне работаю, — уточнила Мадлен.

— И что это тебе дает? — спросила Лиза.

— Ну, во-первых, деньги. Во-вторых, знакомства разные. А в-третьих, надежду…

— Надежду на что? — не поняла Лиза.

— Надежду на счастье, — вздохнула Мадлен. — Знаешь историю про девушку, которую снял на ночь один очень богатый и благородный человек? Он проговорил с ней всю ночь, заплатил по-королевски. А назавтра выкупил у сутенеров и увез с собой в Англию, где у него был большой и светлый дом. Они поженились, обвенчались даже, и у них родилось то ли трое, то ли четверо детей… Ты бы знала, какие из нас получаются жены и матери! Мы счастье свое, можно сказать, всем нутром своим выстрадали…

— Так ты, значит, ждешь своего принца на белом коне? — переспросила Татьяна.

— Да вроде того… — вздохнула Мадлен.

— А ты не боишься, что твой благоверный потом всю жизнь будет попрекать тебя твоим прошлым? — спросила Татьяна как-то очень даже серьезно.

— Если будет по-настоящему любить, то никогда не попрекнет, — уверенно сказала Мадлен.

— А как вычислить, любит тебя мужик или нет? — продолжала Татьяна. — Вот меня мой тоже, можно сказать, с панели забрал. До сих пор ломаю голову, на кой черт я ему, шестипалая, сдалась?

— А ты что, тоже что ли проституткой была? — удивилась Лиза.