Цирцея

Телегон развернул ткань. Гладкая деревянная дуга с зауженными, насеченными концами. Вокруг нее аккуратно смотана тетива. Телегон погладил обтянутую кожей рукоять:

– Красивый.

– Он принадлежал нашему отцу, – сказал Телемах.

Телегон, пораженный, поднял на него глаза. Я увидела тень былой скорби, пробежавшую по его лицу.

– Не могу, брат. Я и так уже забрал твой город.

– Город моим вовсе не был. Как и это. С тем и другим ты, полагаю, справишься лучше.

Казалось, я стою где-то далеко-далеко. Впервые я увидела так отчетливо годы, их разделявшие. Моего пылкого сына и этого мужчину, который предпочел остаться никем.

Мы отнесли багаж Телегона на берег. Телемах и Пенелопа попрощались с ним и отошли. Я ждала, стоя рядом с сыном, но он едва ли это замечал. Ведь глаза его отыскали горизонт – шов, соединявший воды с небом.

Корабль вошел в гавань. Большой, борта в свежей смоле и краске, новенький, сияющий парус. Команда работала слаженно, деловито. Бороды моряков были подстрижены, точеные тела крепки. Они спустили трап и в нетерпении столпились у поручня.

Телегон шагнул им навстречу. Широкоплечий, стоял он, сияя в солнечных лучах. Шедшая за ним по пятам Арктурос пыхтела рядом. На плече его висел натянутый отцовский лук.

– Я Телегон Ээйский, – воскликнул он, – сын великого героя и богини, еще более великой. Сама сероокая Афина привела вас сюда, так добро пожаловать.

Моряки упали на колени. Я думала, что не вынесу этого. Схвачу его и никуда не отпущу. Но я лишь обняла его в последний раз, прижала крепко, будто хотела впечатать в себя. А потом смотрела, как он занял свое место среди них, встал на носу корабля, четко выделяясь на фоне неба. Свет отлетал от воды серебристыми стрелами. Я подняла руку в знак благословения и отдала сына миру.

* * *

В последующие дни Телемах и Пенелопа обращались со мной как с египетским стеклом. Говорили тихо и мимо кресла моего ходили бесшумно. Пенелопа уступила мне место у ткацкого станка. Телемах все время наполнял мой кубок. В очаге постоянно поддерживался огонь. Но все было впустую. Пусть и добрые, они ничего для меня не значили. Я с сиропами в своей кладовой дольше была знакома. Я взялась за травы, но они словно вяли в руках. Без моего заклятия пространство обнажилось. Теперь боги могли ходить взад-вперед, если вздумается. Могли делать что угодно. Остановить их у меня не было сил.

Дни становились теплее. Небо помягчело, раскрылось над нами, словно мякоть спелого плода. Копье по-прежнему стояло в углу моей комнаты. Я подошла к нему, сняла чехол, чтобы вдохнуть запах белесых, ядовитых хвостовых гребней, но зачем – не смогла бы сказать. Потерла грудь, будто разминая тесто.

– Ты здорова? – спросил Телемах.

– Здорова, конечно. Что со мной может случиться? Бессмертные не хворают.

Я спустилась к берегу. Шла осторожно, будто младенца несла на руках. Солнце сжигало горизонт. Все сжигало – мою спину, лицо, руки. Я не накидывала покрывало. Не сгорю. Никогда не сгорала.

Мой остров окружал меня. Мой дом, мои травы и звери. Так оно и будет, думала я, без конца, всегда одно и то же. Пенелопа с Телемахом добры ко мне, да что с того? Даже если всю жизнь они здесь проживут и она станет мне столь желанным другом, а он кем-то еще – что с того, раз все закончится в один миг? Они зачахнут, я сожгу их тела и стану замечать, как воспоминания о них желтеют и стираются, как стирается все в бесконечном прибое столетий, даже Дедал, даже забрызганный кровью Минотавр, даже ненасытная Сцилла. Даже Телегон. Шестьдесят, семьдесят лет, может быть, отведено смертному. Потом он сойдет в царство мертвых, куда мне никогда не попасть, ведь бог – противоположность смерти. Я попыталась вообразить сумрачные залы, серые луга и медленно бредущих по ним белых призраков. Одни идут рука об руку с теми, кого любили при жизни, другие ждут, уверенные, что однажды их любимые явятся. А для тех, кто не был любим, прожил жизнь, полную боли и страха, есть черная река Лета – выпьешь воды и все забудешь. Хоть какое-то утешение.

А для меня ничего нет. Я пройду сквозь бессчетные тысячелетия, и все, кого я знала, утекут, как песок сквозь пальцы, а останутся лишь мне подобные. Олимпийцы и титаны. Мои сестры и братья. Мой отец.

И тут что-то во мне произошло. Такое случалось давным-давно, когда я только начинала колдовать: ты вдруг ясно видишь путь, он расстилается прямо под ногами. Столько лет я боролась, отбивалась и все же бездействовала при этом, точно как сказала сестра. А теперь словно услышала голос того бледного существа – хозяина черных глубин.