Тепло было на этих вечерах, и забывалась тяжелая служба и то, что рядом граница, а вокруг голые мрачноватые горы.
И казалось, будто Ленинград, любимый до того, что сердце щемило от одного лишь звука имени его, переносил малую частицу свою сюда, в домик, прилепившийся на угловатой спине Копет-Дага.
И все было удивительно чисто и молодо. В том, как доверчиво показывала свои рисунки Таня, как пели песни, какую игру придумал Бабакулиев: он читал любимого своего Омара Хайяма на фарси, и надо было отгадать, о чем идет речь. Поразительно, но, не зная языка, в большинстве случаев угадывали.
Лопали за обе щеки Танину стряпню, нахваливали, потом Приходько помогал Тане мыть посуду.
Никита и Вася Чубатый «резались» в шахматы. Именно «резались», потому что с таким пылом играют только в азартные игры.
А Бабакулиев колдовал над кофе, никого не допускал к священному ритуалу.
И все это без натуги — естественно, легко и весело.
Несколько раз пыталась Таня пригласить любимца своего Ваню Федотова. Он очень вежливо, но твердо отказывался. Таня недоумевала, все допытывалась — почему, но Иван только опускал голову, молча переступал с ноги на ногу и краснел.
Он был солдат и жил со своими товарищами в одной казарме, а старшина и капитан были его командирами. Он не мог и не хотел.
— Оставь его в покое, — сказал Никита, — он прав. Существует солдатская этика. Ты этого не понимаешь потому, что курносая. А курносые все такие.
— А сам-то уж!
— Я красивый, стройный и элегантный. Как рояль. И мощный, как орган, и…
— И мудрый. Как баран.
— Я соблазнитель. Я соблазнил всех женщин в этом населенном пункте.
— С такими ушами соблазнителей не бывает.
— Моим ушам завидует шахиня Сорейя. Поэтому она сбежала в Америку. Не могла вынести моей близости. Вот истинная причина дворцового скандала.
— Из-за них тебя взяли в авиадесантники. Если бы не раскрылся парашют, ты бы спланировал на ушах.
Присутствовавший при этом высокосодержательном диалоге Вася Чубатый грустно улыбнулся и пробормотал:
— Счастливые вы, черти!
И быстро ушел.