— Никита, а можно умереть от любви?
Ему показалось, что она улыбается. Она боялась этого слова — «любовь», боялась его затереть, смешать с грудой других, ежедневных, как разменная монета.
Никита, пожалуй, и слышал-то это слово от нее раза два, — в комнате той невыносимой старушонки да еще там, в Кушке, где буквально вынудил сказать его.
И он решил: шутит.
— Ромео и Джульетта, — брякнул Никита.
— Нет. Они погибли не от любви, они умерли от горя. А можно умереть от одного слова? Услышать какое-нибудь обычное слово, скажем «ничья», и умереть?
— Будете пить? Есть боржоми и лимонад, — спросила стюардесса. — Попейте.
Никита машинально взял пластмассовый стаканчик, выпил лимонад.
— Спасибо, — сказал он.
— Хотите еще?
— Девушка, умираю! Во рту — Сахара, — жирный голос издалека.
— Так хотите еще? Нарзан очень холодный.
Никита внимательно оглядел стюардессу. Вблизи стали заметны гусиные лапки морщинок у глаз, чуть начавший дряблеть подбородок. Но все еще подтянута, как дружина на боевом взводе. И цок-цок — перебирает ногами, как застоявшаяся лошадка.
Борьба за существование… Естественный отбор… Выживают сильнейшие. Обручальное кольцо на левой руке — разведена. А ведь боролась… Дом, семья. А может быть, и нет. Может, ей это противопоказано…
— Там человек погибает от жажды. Как в Сахаре, — сказал Никита.
— Этот и в Сахаре не погибнет, — она улыбнулась. Скупо. Экономно.
Улыбка прибавляет морщин. Старость подкрадывается незаметно.
— Спасибо, девушка. Я лучше подремлю.
Короткий, с достоинством кивок. Цок-цок по проходу, покачивая безукоризненными бедрами. Бедняга… У тебя нелады в жизни? Тебе худо? Оптимистический совет: сходи на кладбище. И увидишь — тебе хорошо. Это им худо. По-настоящему. Куда уж хуже…
Самолет заложил крутой вираж, сильно громыхнуло, затрясло, как телегу на булыге. Где-то близко мрачно двигался грозовой фронт, со своими оперно-сатанинскими эффектами.