– Да кто и когда слышал о степных грабителях, которые перебили бы путников и бросили, не обобрав?! А ведь с этих юношей было что снять. Но даже ожерелье, которое Малик вез для невесты, осталось при нем. И пятерка отличных коней, что степняки похватали бы в первую очередь. Или я ошибаюсь? А если никто не подумал об этом, то почему, во имя Света, все сразу поверили, что Фарис ир-Джейхан, никогда не трусивший в бою, за одно утро превратился в мерзавца и глупца, не способного соврать по-умному?
Изваянием замерший у окна Фарис не осмеливался поднять взгляд, словно это он был повинен в тяжком позоре, который целитель изливал на Нисталь четкими, негромкими, увесистыми словами, падавшими, подобно ледяным градинам на спелую ниву.
– Теперь, когда вы знаете, как это случилось, я должен сказать, кто это сделал. Но я не знаю. Пока не знаю. Зато я совершенно точно знаю, зачем это было сделано.
Раэн помолчал, дождавшись, пока кое-кто из замерших от стыда поднял глаза, и продолжил:
– Я сказал, что спасение Фариса у родника на первый взгляд кажется случайностью. Но это лишь на первый взгляд. Потому что тот, кто сделал Малику смертельный подарок, должен был знать о его действии. И должен был предвидеть, что хотя бы один, носящий медный пояс, останется в живых. К тому же и еще на ком-то могла оказаться медная вещица. Значит, ему нужна была смерть, но не всех, кто там был. Когда кто-то гибнет, а кто-то выживает, на спасшегося так легко свалить вину! И все сложилось очень удачно, как и было задумано. Пять погибших юношей и один уцелевший, которого даже слушать не стали. Гнев, боль, желание возмездия.… И Фариса ир-Джейхана приговорили к казни у столба. Мучительной и позорной казни. Не случись мне оказаться рядом, он мог замерзнуть в снежную бурю или стать ашара не только по названию. Но это уже неважно. Главное, что его смерть у столба, или, в отчаянии, от собственной руки, или от побоев хозяина – любая смерть завершила бы начатое у Девичьего Родника.
Переведя дыхание, он снова заговорил в невероятной пугающей тишине, где был слышен только треск свечей да чье-то тяжелое дыхание:
– Я знаю, в это нелегко поверить, но борьба Света с Тьмой не закончилась во времена легенд и преданий. Мне приходилось видеть людей, одержимых демонами, и самих демонов. Зло непрестанно ищет пути в человеческий мир, но может проникнуть лишь туда, где для него есть лазейка. Алчность, похоть, властолюбие, месть – годится любая страсть, ради которой человек готов сделать уступку Тьме. А уж если он сам, своей волей отдается в ее власть, то это даже не лазейка, а распахнутые ворота! Вспомните клятву, что дают судьи перед вынесением приговора! «И если я, по злобе или зависти, из ненависти или неприязни, ради корысти или гордости погрешу против истины и вынесу неправедный приговор, да буду проклят во веки веков». Я не знаю, какую клятву давали вы, уважаемые старейшины, когда приговаривали Фариса ир-Джейхана. Была ли она произнесена вслух или осталась только в вашем сердце? Но можете ли вы, люди Нисталя, назвать свой приговор праведным? Каждый из вас – глава своего рода и отвечает за него перед богами. Вынося в гневе несправедливый приговор, вы прокляли бы себя вместе с Нисталем, а смерть Фариса это проклятие подтвердила бы окончательно…
Тишину зала нарушило жужжание мухи, принесенной, наверное, в вязанке дров и отогревшейся в жарко натопленной комнате. Радуясь нежданному воскрешению, муха ошалело металась под потолком, нарушая мертвое безмолвие. Устало вздохнув, целитель закончил:
– Я не знаю, кто оказался орудием тьмы в Нистале, подарив или подбросив Малику Новолунную Смерть. Я не знаю, что случилось бы с Нисталем дальше: набег степняков, неурожай, эпидемия… Скорее всего, долину просто разорвала бы на части родовая вражда, а там и остальные беды не упустили бы своего. Я не знаю, что теперь делать почтенному совету старейшин и не имею права указывать. Я – чужак, и своим здесь никогда не стану. Да не очень-то и хочется, если откровенно. Слишком уж легко Нисталь предает своих детей…
Взглянув на закусившего губу ир-Джейхана, Раэн ободряюще ему улыбнулся. Ничего не поделаешь, придется мальчику пройти через это. Стыд за других бывает мучительнее, чем за себя, если ты по-настоящему любишь причинивших тебе боль. Но Фарис должен принять их вину и простить ее, чтобы самому стать сильнее. А ему, страннику, сыгравшему свою роль, лучше уйти со сцены, он и вправду здесь чужой всем, кроме ир-Джейхана.
Что ж, все необходимое сделано с лихвой, осталось только ждать и прикрывать нистальца. Желательно при этом и самому не пропустить удар, но это уж как получится…
Сунув поглубже в карман зачарованную безделушку – не хватало еще, чтоб она попала кому-то в руки – Раэн последний раз окинул взглядом еще не пришедших в себя старейшин и закончил:
– Если кто-то пожелает еще что-то спросить, я отвечу, но не сегодня. И вскоре уеду из долины. Старейшины, люди Нисталя, поступайте, как считаете нужным. Я же покидаю собрание с вашего позволения. Фарис! – окликнул он растерянного парня. – Тебе пока что будет не до меня, но когда захочешь – приходи.
Жестом остановив кинувшегося к нему ир-Джейхана, Раэн снова улыбнулся ему и вышел под яркие зимние звезды, что весело рассыпались по бездонной мгле неба.
* * *
Вечером Туран едва вытерпел, пока утомленный дневным переходом конь отдохнет, поест и напьется. Растер его соломенным жгутом, почистил копыта и переседлал, уговаривая жеребца бежать быстрее ветра и обещая, что в невестиной конюшне его ждут отборное зерно, пиво вместо воды и самые красивые кобылы. На этот раз обошлось без похабных шуток, охранники, пусть и языкатые, чтили караванное братство и желали парню удачи. Анвар даже помог с жеребцом, по очереди придержав тому ноги, пока Туран орудовал копытным ножом.
Сам Туран в ответ раздал в подарок все вещи, от фляжки до одеяла, оставив только оружие и тот самый кошель, который бережно спрятал за пазуху под толстую кожаную куртку. Низко поклонился Рудазу ир-Салаху, который вышел его проводить, и принял из рук караван-даша замшевый мешочек с остатком жалованья и подарком на свадьбу. Заглянул в него – и залился до ушей краской смущения, принявшись благодарить.
– Может, все-таки с нами приедешь, парень? – спросил его ир-Салах. – А с отцом твоей невесты я сам поговорю, замолвлю за тебя слово. Джандар ты честный и умелый, мне такие нужны. Отгуляешь свадьбу, а на обратной дороге мы тебя снова подберем. Никуда за один день твоя красавица не денется!
– Нет, господин ир-Салах, поеду я, – вздохнул Туран и посмотрел на вечернее небо: едва народившийся месяц был тоненьким и тусклым, как начисто сточившийся кривой ножик.
– Тогда не слишком лошадь гони, ночная дорога спешки не любит, – сказал Сокол Мехши, и Туран кивнул, а потом поклонился еще дважды, сначала своим товарищам-джандарам, потом – остальному каравану.