Сколько нам еще жить?..,

22
18
20
22
24
26
28
30

— Скромность и вежливость! Неужели у вас в Сибири принято в упор рассматривать девушек, а?

Андрей почувствовал, что уши его покраснели, а лицо пылало. Ему было стыдно, и он не знал, как с честью выйти из нелепого положения. Бойкий на язык, сейчас он не находил слов.

Прошло немало времени, прежде чем Андрей откашлялся и тихо произнес:

— Прости, пожалуйста, Айнур! Не хотел тебя обидеть. Но у нас в Сибири нет девушек с такими черными косами.

Айнур грустно усмехнулась:

— Янис говорит, что в Риге у них нет черных глаз… Костя — в Москве, Яков — в Молдавии… Теперь еще и Сибирь прибавилась. Полная география! У нас в таком случае говорят: «Не хвали меня, я неглупый…» Не верю я вам!

Андрей тупо уставился в журнал, но строчки бегали перед глазами, но он не понимал их смысла и думал о другом. Ширали поведал ему, что узнал от Гозель, будто Айнур собираются насильно выдать замуж, за большой калым. Вот почему она такая грустная в последнее время! А тут еще он нахально разглядывает ее, пробует неуклюже шутить… До того ли ей сейчас? Идиот!.. «Понимаешь, Андрей, — зазвучал в ушах голос Ширали, — она учиться хочет, а ее замуж за большие деньги продают…»

Тяжелым камнем лежало на душе Айнур решение отчима выдать ее замуж. Места не находила, лихорадочно искала выход. Но его не было. Вот и старалась забыться в других мыслях. Сейчас она думала о молодом пограничнике, который так упорно рассматривал ее. Хорошая примета то, что он покраснел, когда она сказала ему об этом. Смущается, значит… Она привыкла к тому, что парни с заставы обращают на нее внимание, и всегда бойко отшучивалась на их скромные комплименты. Пограничники же почитали нравы и обычаи закинутого в горы селения. Знали, как строго следят здесь за молодыми девушками. Поэтому всегда держали себя вежливо, стараясь ничем не подвести молодых туркменок. Айнур чувствовала, что окружена особым вниманием. Понимала — у большинства ребят, несущих нелегкую службу, остались где-то любимые девушки, невесты, жены. И видя ее они как бы сравнивают с ними. Поэтому старалась держаться со всеми ровно, приветливо, весело.

Айнур знала всех на заставе. За два года службы они становились своими, как односельчане. Уходящих в запас, провожали всем селением.

С той встречи, когда Айнур с Гозель собирала ежевику, запомнился ей высокий широкоплечий пограничник с удивительными глазами — они были такими синими как небо над родным аулом. «Бирюза! — удивленно подумала она, — камень приносящий счастье и защищающий от всех бед…» Очень уж нравился ей этот камень и иметь его — верх всех желаний.

Но даже самой себе она не могла бы признаться, как поразили ее бирюзовые глаза пограничника… Гозель, когда они делились впечатлениями о новичках, шутливо заметила, что Андрея за одни глаза полюбить можно… «Подумаешь, — ответила тогда Айнур подруге, — куда важнее в человеке душа… А глаза?.. Ничего особенного в них нет!»

Посидев еще немного над раскрытым журналом, Андрей понял, что никакие статьи об усовершенствовании карбюраторов сегодня не пойдут в голову. «Развеселить ее, что ли, — мелькнула мысль, — анекдот какой-нибудь рассказать. Хотя, разве можно такой девушке и вдруг — нате вам, анекдот! Глупо! И так ее обидел, уставился, как баран на новые ворота… Это не Россия! Хотя и там не принято рассматривать девушек в упор… Умен задним умом!»

Закрыв журнал, Андрей встал и, стараясь не скрипеть рассохшимися половицами пола направился к выходу. Возле столика Айнур остановился, глядя на носки сапог, тихо сказал:

— Спасибо за журнал, Айнур… И не сердись на меня… Всего тебе хорошего.

— До свидания, — не поднимая головы, ответила девушка, — заходи еще.

Когда за молодым пограничником закрылась дверь, Айнур грустно вздохнула, посмотрела на узенький луч солнца, пробивающийся в библиотеку, книги, что окружили ее со всех сторон, подумала, что раскрой почти любую из них и везде найдешь глубокие чувства, трагедию, любовь. Но как порой далеки бывают книги от реальной жизни. Она даже написала об этом однажды писателю Чарыеву, который приезжал в село, читал свои стихи перед колхозниками, пограничниками, рассказывал о работе над книгами. Да только не ответил ей писатель, видимо, дел у него много…

Мелькнула неожиданно робкая и мгновенная, как след падающей звезды, мысль: «Почему он не туркмен?.. Почему не парень из нашего села?.. Ой, о чем это я?..»

Село осталось позади. Шагая по обочине, Андрей приближался к развилке, где дорога раздваивалась, более наезженная уходила в райцентр, другая — на заставу. Солнце, хотя и склонилось к горизонту, но жгло немилосердно, и духота стояла неимоверная. Андрей чувствовал, как тонкие струйки пота стекали по спине, пропитывали насквозь куртку.

Андрей ничего не замечал, мысли были поглощены Айнур… «Как ей помочь?.. Все его действия она может расценить как личную заинтересованность… Если рассказать все замполиту? Так, мол, и так! Девушку, помимо ее воли, выдают замуж. Берут большой калым. Разве в наше время можно допустить такое? Надо поднять общественность, написать в газету, сообщить в милицию, куда она смотрит? А замполит спросит: почему именно я беспокоюсь об этом? Скажу, что не может комсомолец проходить мимо этого. Он сколько раз говорил нам об активной жизненной позиции… Вот она и есть! А как быть с «личной заинтересованностью»? Он обязательно поинтересуется… Надо поговорить с Ширали, посоветоваться…»

Мысли Андрея неожиданно прервались, — посреди дороги стоял колесный трактор с тележкой на прицепе, в которой лежали бумажные мешки с удобрениями. Двое перепачканных подростков, один в синем комбинезоне, второй в рубашке с короткими рукавами, возились в моторе. Мельком глянув на подошедшего пограничника, они вновь склонились над двигателем.