Эльфийский подменыш

22
18
20
22
24
26
28
30

– Ты ничего толком и не рассказала. – Бард ободряюще ей кивнул. – Хочешь, будем считать, что я вообще ничего не видел?

– Ага, давай так. – Девушка улыбнулась ещё шире, но потом всё же накрыла будущие амулеты юбкой. – Не видел, так не видел-то. Не положено.

Элмерик, не удержавшись, рассмеялся. Розмари, конечно, была простушкой, но довольно милой. Так вот и не скажешь, что ведьма…

– Ты ведь с детства этим занимаешься? – Он кивнул на амулеты, спрятанные под юбками. – Оберегами там, порчей, дикой магией…

– Ага, сколько себя помню-то. – Девушка жмурилась, подставляя лицо осеннему солнцу. – Моя мать знала-то волшбу и заговоры, и её мать тоже, и мать её матери. Из-за этого-то мы всегда жили на краю-то деревни почти у самого леса, и другим-то детям запрещали водить со мной дружбу-то. Правда, они нечасто мамку и папку слушались-то. Один палец ушибёт и прибежит с рёвом, другой скворца больного притащит, а иной и обидчика наказать попросит…

– И ты всем помогала?

– Да мне что, жалко-то что ли? – Розмари сплела пальцы под подбородком, поставив локти на колени. – Так я чувствовала себя нужной-то. Потом – ваще особенной. А ещё позже стала считать-то, что я лучше всех прочих, – вот дурища! За это мать-то меня хворостиной-то и выдрала. Сказала: мол, умения наши даются-то не просто так, и не всякому-то. Дескать, они и дар, и проклятие, а я ещё попомню-то её слова, когда поумнею-то.

– И как, поумнела? – не удержался Элмерик.

Он совсем не хотел обидеть девушку или посмеяться над ней – ему и впрямь было любопытно. Деревенские ведьмы – низкорождённые и необразованные женщины – каким-то непостижимым образом умудрялись творить вещи, порой не дающиеся и учёным мужам. Могущественные чародеи до сих пор не могли найти этому объяснение. Впрочем, возможно, это всё потому, что никто из них никогда не снисходил до доверительных бесед с деревенской ведьмой.

– Есть немного. – Розмари сорвала полую травинку и засунула её в рот метёлкой наружу. – Особенно когда меня камнями-то побивать пришли.

– Кто пришёл? – опешил Элмерик.

– Да наши же, деревенские. – Девушка сорвала вторую травинку и смяла её в кулаке.

– За что?

– Да было там за что… – Розмари помрачнела, и улыбка вмиг сошла с её полных губ, подкрашенных свекольным соком. – Когда мамка умерла-то, я совсем одна осталась-то: отца-то у меня и не было. А жить как-то надо… Не успели, в общем, гроб из избы вынести-то да схоронить, как ко мне уже не детки, а тётки потянулись-то. Все с подарками-то: кто с молоком да пирогами, кто со льном домотканым, а кто и с курочкой. Одной соперницу-то изведи, другой – мужика-то приворожи, чтоб на сторону не ходил, а третьей сделай так, чтобы у неё репа-то уродилась, а у соседа-то вся сгнила… А я, дурочка, и рада стараться-то. Мне тогда тринадцать годков всего было-то – ума ещё не нажила-то, а вот силу-то ведьмовскую уже познала.

– Ты уморила кого-то, что ли? – ахнул Элмерик.

Он едва успел смириться с тем, что приходится жить под одной крышей с Келликейт, которая, может, и не виновата, в чём её обвиняли, но сестру всё-таки убила. А теперь вот выходило, что и Розмари могла запятнать руки кровью…

– До этого-то не дошло, боги миловали-то. Но сам, небось, знаешь-то: благодарность людская проходит быстро, а обида-то годами копится. Вот и пришли ко мне такие обиженные-то не с подношениями, а с вилами, топорами да каменюками. Решили извести злую ведьму-то. Не приучила, видишь, меня мать-то к осторожности. А сама-то, как я потом поняла, очень переборчивой-то была – не всякую-то просьбу выполняла. Иных и со двора прогоняла-то, кто дурное дело замыслить-то решился. В общем, я не стала ждать-то, пока меня начнут убивать, и сбежала-то, сиганув через тын. Несколько камней в спину получила-то, конечно…

Она выплюнула травинку, грустно вздохнула и добавила.

– А самое-то смешное, что не за насланные болезни-то и неурожай меня бить пришли, а за привороты и отвороты. С тех пор я поклялась-то, что никогда не буду-то любовную магию творить, пусть хоть режут меня!

– И что, ни разу не хотелось приворожить кого-нибудь? – Элмерик и сам не ведал, зачем спросил: порой любопытство его не знало границ, а бойкий язык опережал ум.