Перекресток трех дорог

И по его наглой ухмылке Клавдий Мамонтов понял – у баллистиков ничего не выйдет с проверкой, потому что это не те стволы. А тот самый ствол, из которого пристрелили Алтайского, уже давно где-нибудь на дне реки или болота. И до него не добраться.

– Вы Алтайскому в рот очиститель для труб залили, – сказал Гущин. – Покойный патрон ваш Арнольд этого бы не одобрил. Я ничего такого за ним не припомню, подобных зверств.

Гусев старший молчал.

– На бутылке с очистителем, а самое главное, на ее крышке – следы ДНК, – продолжал Гущин. – Не твои, Витя. Твоего братца Стасика. Это он сотворил, а? Не ты? А ты что делал, когда Мишка Алтайский корчился в муках, когда ему кислота кишки насквозь прожигала? Ты этим любовался? А кто из вас стрелял? Кто его добил?

Гусев-старший и на это ничего не ответил.

Полковник Гущин посмотрел на свои руки в латексных перчатках и подошел к стеллажу гаража, где стояли пластиковые бутыли – подручная автомобильная косметика. Он разглядывал этикетки – очиститель для стекол, антифриз, средство для полировки, средство для уничтожения царапин, автомобильный лак. Взял одну из бутылок и прочел химический состав.

– Если бы речь шла только об Алтайском, я бы, может, и не настаивал, Витя, – произнес он тихо и обернулся с бутылкой в руке. – Но это дело дрянь… Двадцатилетний мальчишка, сожженный заживо. Женщина, которую перед смертью пытали, полосовали ножом. Мужик, разрубленный топором на куски, словно свиная туша. Поэтому, Витя, я пойду на крайности, чтобы узнать сейчас от тебя полную правду – как оно все есть на самом деле.

Виктор Гусев уставился на него.

– Я наизнанку тебя здесь выверну, – сказал полковник Гущин и с размаха коротко и страшно ударил его кулаком в перчатке прямо в челюсть.

Виктор Гусев грохнулся на спину, на скованные руки, и то ли вывихнул, то ли сломал одну из них. Он дико заорал от боли. Гущин наступил ему ногой в начищенном до блеска ботинке на грудь, прижимая к полу, утраивая его боль. Гусев орал, широко распялив рот. А полковник Гущин быстро отвинтил пробку у бутылки с растворителем, наклонился к самому лицу Гусева, не страшась ни возможной заразы, ни капель слюны, что летела из распяленного в вопле рта и…

– Федор Матвеевич! – закричал Клавдий Мамонтов.

Но Гущин все же плеснул растворитель на лицо Гусева-старшего – жгучие капли окропили его щеки, губы.

– Скажешь мне все сейчас, – шипел Гущин. – Иначе в глотку и тебе залью. Напишем рапорты потом, что ты в ходе следственного эксперимента, когда я наручники с тебя снял, сам схватил и хлебнул – с собой захотел так покончить, потому что тюрьмы страшишься, где люди Алтайского тебя на перо посадят. Я наручники сниму, когда ты сдохнешь в мучениях здесь, в гараже, у меня на глазах. И отпечатки твои будут на бутылке, и ДНК твое. Не веришь мне? А ты поверь… Как это, когда живого человека кислотой поят насильно?

– Я… да ты что… мент… полковник… не надо! – дико закричал Гусев-старший. – Губы жжжет… Не надо, не трогай меня!!

– Скажешь правду? Как вы Алтайского убивали? Как убивали других?

– Не надо! Убери это от меня! – орал Виктор Гусев, пытаясь отвернуть лицо от бутылки с растворителем, маячившей неумолимо у самых его губ. – Я не хотел ничего этого! Я хотел его просто убрать! Пристрелить! Его ж приговорили наши! Но с очистителем… свободой клянусь, это не я… это все он!

– Кто он? Имя? – шипел Гущин.

– Стаська… братан…

Клавдий Мамонтов вспомнил сведения из ориентировки на братьев – младший, еще несовершеннолетний Стас Гусев, спасая раненого брата, прикладом бил того самого бизнесмена, встретившего их в своем доме с карабином в руках. Сел в тюрьму за это. А старший брат его сейчас предал.

– Говори все, ну! – Гущин взболтнул бутылку, продолжая прижимать Гусева ногой к бетонному полу.