Перекресток трех дорог

– Петра Смоловского мы подозреваем в убийстве его сотрудника, – лаконично объяснил полковник Гущин. – Собираем о нем информацию, беседуем с теми, кто его знал. Вы, например.

– Петя – убийца? – Леонид Жданов теперь выглядел ошарашенным. – Да что вы… нет, быть такого не может. Это какая-то ошибка. Да, мы вместе с ним лежали. Сначала я, конечно, мало что помню, потому что температура была под сорок, я сознание терял, бредил. И он тоже. Потом, когда нас отпустило, мы познакомились, много разговаривали с ним. С нами ведь чудо произошло… Настоящее чудо. Мы должны были умереть, но выжили – оба.

Клавдий Мамонтов слушал внимательно: чудо… и танцор про то же самое…

– А о чем вы разговаривали? – спросил полковник Гущин. – Припомните, пожалуйста, подробно, это крайне важно.

– Обо всем – о жизни… Когда лежишь в больнице, все ведь совершенно по-другому. – Жданов глянул на Гущина. – Я раньше вертелся как белка в колесе: съемки, шоу, передачи, гастроли, выступления, деньги, деньги… Жена со мной ездила всюду, она все для меня. И Данечку, сына, мы всегда с собой брали, его нельзя оставлять – он у нас с детства болезненный. С ним ведь тоже чудо произошло, как и со мной. Он сначала у нас ковидом заразился и… врачи сказали, с его тяжелой формой аллергии и пороком сердца почти нет надежды… Он лежал в инфекционном отделении Морозовской больницы, жена металась… А потом у нас обоих – положительный тест, мы заразились от сына. Жену уже в больницу к Данечке не пускали, мы дома лечились. А потом я вдруг стал задыхаться, меня «Скорая» в госпиталь увезла. Жене сказали, что Данечка наш на грани… Дети легко вирус переносят, но только не наш сын… Жена была в отчаянии, в панике, а я ей ничем не мог помочь – меня самого перевели в реанимацию, и жену, конечно, туда не пускали, несмотря на то, что она за неделю поправилась и тест был снова отрицательный. Но Данечка наш поборол болезнь. – Леонид Жданов – танцор, бывший дамский любимец, светский шалопай, а сейчас изможденный, словно съеденный болезнью, но живой, с нежностью смотрел на своего сына – почти прозрачного от перенесенной страшной болезни. – Обо всем этом мы с Петей и разговаривали – и в реанимации, как оклемались, и потом, когда нас в общий госпитальный зал перевели. Там перегородки, но мы попросили нас рядом положить. Я ему все рассказывал о себе.

– А он вам о себе рассказывал?

– Да. – Жданов кивнул. – О молодости своей, как в армии служил, про семью, детей. Про то, как туберкулезом неизвестно где заразился и жена его поэтому бросила. Послушайте, я поверить не могу, что он совершил убийство! Это точно какая-то ошибка. Он прекрасный человек. Он меня поддерживал в госпитале!

– Скажите, Леонид, а женщина… там, в госпитале – пациентка или врач… она участвовала в ваших беседах? – осторожно спросил полковник Гущин.

– Добрый вечер! Вы не могли бы все перейти сюда на террасу, я жаровни зажгу, сыро уже становится в саду. Сырость вредна для легких.

Негромкий властный голос – они все замолчали.

На открытую террасу из дома вышла светловолосая высокая женщина в брюках и тунике из льна цвета индиго, в плетеных вьетнамках. Зажгла газовую жаровню – багровый свет ярко озарил узкое скуластое лицо без всякой косметики. Она наклонилась и подняла с пола ребенка, прижала его к себе.

– Моя жена Полина, познакомьтесь, – сказал Леонид Жданов.

Клавдий Мамонтов почувствовал, как снова напрягся Макар, и не понял причины – возможно, потому, что эта женщина когда-то общалась с его бывшей женой?

Полина Жданова была стильной, худой и угловатой – острые локти, широкие плечи, длинные ноги, льняной домашний костюм сидел на ней как на модели, но лицо не скрывало возраст – было видно, что Полина намного старше своего молодого мужа, которого состарила и изменила болезнь. У нее были красивые темные брови вразлет и большие зеленые глаза, в уголках которых собирались мелкие морщинки.

Леонид Жданов послушно направился на террасу, они последовали за ним. Полина зажгла и вторую жаровню.

– Женщины с нами не лежали, – пояснил Леонид Жданов, приглашая их сесть в плетеные кресла. – Из врачей женщины были – я помню, только в приемном покое, когда меня «Скорая» привезла, записывали все данные. И на выписке тоже.

– А в реанимации? – спросил Гущин. – В госпитальном зале?

– Наш лечащий врач мужчина, из женщин были только нянечки-санитарки, пол мыли, убирались, все в защитных костюмах, в масках… Из Средней Азии почти все, мигрантки.

– После госпиталя вы общались с Петром Смоловским, с Петей?

– Мы обменялись телефонами… но нет, мы не звонили друг другу, хотя я и хотел. Но было как-то не до того, я до сих пор ведь не поправился. Когда жена меня из госпиталя забрала домой долечиваться, я ходить не мог, она меня на инвалидном кресле возила. Петю в один день со мной выписали, он был покрепче, сам уже ходил. Я предложил довезти его до дома, но он сказал, что это далеко от нас. И поехал на такси. А я потом сам начал бродить по стеночке, как дед старый. Волосы все почти вылезли, облысел… наголо хочу побриться, как принц Уильям. – Жданов глянул на Макара и вдруг воскликнул тревожно: – Дружище, что с тобой?!