Польские новеллисты,

— Завтракай, а потом уже за работу.

— Ладно.

— Не пей.

— Верно.

— Смотри, чтоб в доме порядок был.

— Ладно.

Потом Плат целовал Эльку и уезжал. И всю неделю сидел в уединении, неделю, в течение которой он мог думать, о чем хотел, и прежде всего об Эльке, о том, что она хорошая жена и что в Грохолицах все знают об этом. Но лучше всего это знает он сам, потому что он не из тех мужей, которые не понимают достоинств своих жен.

Плат любил людей и не выносил одиночества. Временами он говорил:

— Знаете, ребята, вот я иногда вечером подхожу к дому и заглядываю в окно, будто надеюсь увидеть там кого-нибудь. А иногда и вижу… — Тут он встряхивал головой, размышляя о чем-то. — Олека Плата. Так всегда бывает, когда я долго здесь сижу. Но ведь я пью, пью, ребята. Все меня сторонятся, кроме одной Эльки, кроме нее.

Он быстро менял тему разговора.

Говорил о разных вещах и о том, что хотел стать парикмахером, но стал лесничим. Да и ни к чему об этом вспоминать, потому что теперь это все равно. А может, даже и лучше, потому что, если бы он пил, будучи парикмахером, наверняка бы приключилась трагедия.

А еще мы ходили стрелять. У Плата были отличные ружья, за ними-то он действительно ухаживал. Ну, а потом нам надо было возвращаться, ехали мы медленно, очень медленно, потому что эти першероны никогда слишком-то не торопились.

В тот день у нас было отвратительное настроение.

С песков дул ветер, сильный, сухой, заунывный. Кажется, в Италии, где-то на юге, такой ветер называют сирокко. Только я не помню, откуда он там дует — с моря ли или из пустыни. У нас он дул с песков. С нескольких сот гектаров желтой поверхности, и этот мучительный ветер всегда налетал с той стороны. Люди в Грохолицах чувствовали себя тогда неспокойно и между ними легко возникали ссоры.

— Выглядят так, будто у них вши завелись под пятками, — определял Рыжий.

Сидели мы с ним тогда на ступеньках бара, не того, где работала Элька, а того, другого, нового, облицованного, и слушали музыку, хоть была она такая же беспокойная, как и наш сирокко. Вдобавок ко всему за соседним столиком сидел мой бывший учитель Панек. Панек поглядывал на нас.

— Таким молодым не следовало бы курить, — сказал он.

— Извините, пожалуйста, а может быть, нам кашку есть тоже нельзя? — огрызнулся Рыжий.

Панек отвернулся.

Рыжий заказал зразы с луком, а я искал, есть ли в меню рубец. Рубца не было, и как раз в тот момент, когда я соображал, что мне заказать, с Панеком поздоровался какой-то мужчина.