Тень Серафима

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я нужен тебе не меньше, — а может, и больше, — чем ты мне. Твоя вершина недосягаемо высока — и одинока, ты умещаешься там только один. Стандартная плата за власть, стремящуюся к абсолюту. Но знаешь ли… ограниченность обречена бесконечно стремиться к абсолюту. Ты окружен людьми, но с кем из них ты можешь говорить? Не приказать, не унизить, не обругать, не напугать до полусмерти? Не услышать в ответ одно лишь раболепное, давно набившее оскомину «Слушаюсь, милорд», «Будет исполнено, милорд»?

Последние слова Карл произнес нарочно заискивающе, передразнивая угодливую, приторную подобострастность придворных. Лорд Эдвард поморщился, словно съел что-то кислое, но в этот раз промолчал.

— Ты изнурен их дотошным поклонением, — со смешком продолжал мужчина. — Они все тебе хуже горькой полыни осточертели… не так ли? Только со мною ты позволяешь себе откровенность. И ты приходишь сюда, приходишь, потому что тебе больше некуда идти. Ты дал им все возможные свободы, легализовал все пороки, но они всё равно остались рабами. Впрочем, на то и был расчет: вседозволенность всегда ограничивает больше, чем манящие, будоражащие запреты, которые так хочется нарушить. Ты прав, наверняка я буду горько сожалеть, если однажды ты не явишься сюда. Но это потом. А сначала — сначала я буду ликовать: упиваться мыслями о твоей смерти и представлять в красках, как именно это было сделано. В этот день я буду самым счастливым человеком в Бреонии…

— Ты хотел сказать, оборотнем? — колко уточнил лорд, одним лаконичным ударом прерывая этот поток мечтаний. Несбыточных мечтаний.

— Именно, — помрачнел мужчина, тяжело возвращаясь на грешную землю. — Однако, благодаря твоим стараниям, я уже и забыл о своей второй ипостаси.

Лорд Эдвард тем временем придирчиво обвел взглядом помещение, проверяя работоспособность наложенных информационных установок, поправил кое-где ослабевшие. По всему периметру камеры, так, чтобы до них невозможно было добраться, были зафиксированы нужные драгоценные камни, настроенные на удержание сущности заключенного в неизменном состоянии.

— Если ты недоволен, я могу закрепить тебя в ней. Скучаешь по когтям и шерсти, Шарло? Ну, посидишь на цепи год-другой, глядишь, снова захочется быть человеком.

— Делай что хочешь, пока я в твоем распоряжении, — равнодушно пожал плечами узник. — Кто знает, как всё обернется. А пока развлекайся.

Лорд Эдвард беззлобно рассмеялся, однако твердости характера пленника нельзя было не признать. Немалая душевная сила оставила зримые следы на его лице — следы размышлений, тревог и сомнений… следы принятых с кровью решений. Слишком резкие черты, слишком жесткие характерные складки.

— Когда же ты потеряешь свой оптимизм, Шарло? — правитель рассматривал пленника с каким-то естественнонаучным интересом, как лабораторную крыску. — Как наполовину зверь, ты должен был давно утратить нерациональное человеческое чувство — надежду. Но ее из тебя ничем не получается выбить.

— Ты прекрасно знаешь, что во мне доминирует человеческая природа, а не звериная.

— И тем не менее, ты не человек. Или лучше сказать — недочеловек, — лорд Эдвард желчно усмехнулся, отбрасывая маску доброжелательности. — Ты предал человеческий род за возможность пробуждения иррационального, за возможность уходить в обратный мир, мир с обратной организацией пространства и времени. Для людей ты навеки стал чудовищем. Кстати, если забыл, могу напомнить, когда ты последний раз примерял свою хвостатую ипостась. Тридцать четыре года назад, в тот самый день, когда я собственноручно вынужден был казнить своего сына. Я казнил его из-за тебя, а ты в это время пытался трусливо удрать из города, смекнув, что переворот не удался.

— Нет, Эдвард, — насмешливо возразил оборотень, ощерив клыки, которые даже в нынешней ипостаси очевидно превышали размер и остроту человеческих, — ты казнил своего сына вовсе не из-за меня. А из-за того, что тот был законченным мерзавцем и властолюбцем, и захотел прикончить тебя, грезя о титуле лорда. Он заслуживал смерти.

— Но ты же не станешь отрицать, по крайней мере, что именно ты надоумил его и любезно взял на себя все хлопоты по организации заговора? — на сей раз правитель пропустил мимо ушей панибратское обращение, хотя, безусловно, заметил, как его попытались слабо куснуть.

Глупый ручной оборотень всё никак не отвыкнет кусаться.

— Не стану, — охотно согласился Карл. — В какой-то мере я даже горжусь, что участвовал в той давней авантюре, пусть она и не удалась. Славные были деньки, славные люди. Ты ведь и сам наверняка вспоминаешь те времена? Когда вокруг еще были люди, которые позволяли себе мыслить.

— Мыслители зашли слишком далеко и превратились в преступников и заговорщиков, — отрезал маг. — Но довольно об этом. Предадимся ностальгии в следующий раз. Благо, времени у нас будет предостаточно.

— Да… я вижу, сегодня ты пришел не только поиздеваться и отточить свой язык, вспоминая о прошлом. Волны твоей ауры расходятся еще холоднее, еще невыносимее, чем обычно. Еще немного, и они начнут ранить даже мое физическое тело. Ментально я уже чувствую боль. Что случилось?

— Ты всё такой же блестящий интуит, как и прежде, Шарло, — вынужден был признать лорд Эдвард. — На это я и рассчитывал. Не буду томить тебя — посмотри сам.

Получив позволение, мужчина медленно поднял голову, устремив на лорда жесткий застывший взгляд. Глаза его оказались мраморными — желтый, зеленый и коричневый цвета расползались кляксами в радужках, проникая друг в друга, чуть расплываясь на витиеватых, неровных границах. Подобное крапчатое распределение цвета считалось для человеческой расы пороком, признаком дурной крови, хотя после долгих лет практики встречалось у некоторых магов, и было известно в их среде как «глаза цвета драгоценных камней». Несмотря на слабое, практически отсутствующее освещение, зрачки мужчины были стянуты в тонкие, едва видимые вертикальные черточки.