— Я предлагаю снять с Синицына красный галстук, — закончила Лена и, глядя себе под ноги, пошла на место. Не дойдя до своей парты, она вдруг добавила: — На время, конечно. Так будет справедливо.
Я взглянул на Генку. Он уже не разглядывал улицу. Он впился ненавидящими глазами в Тарелкину, а рука его крепко сжимала галстук на груди.
— Я тоже так думаю, — сказала Светка Киреева, которая всегда и во всем поддерживала Тарелкину, потому что списывала у нее контрольные.
Протянул руку Грачев. И когда я его поднял, он, заглядывая в свою записную книжечку, начал говорить с таким выражением, как будто ему доверили отстоять нашу точку зрения в Организации Объединенных Наций.
— Я внимательно выслушал предыдущего оратора, а точнее — Тарелкину, и должен сказать, что в принципе… А принцип, как вам известно, — это, — Вовка поднял указательный палец. — Это то, что древние греки ставили выше всего, а почему? Потому, что беспринципность приводит к банкротству, как сказал великий немецкий поэт Гёте. Вот, скажем, если бы мы в принципе согласились с предложением американцев…
— Грачев, нельзя ли ближе к делу, — под смех ребят перебила его учительница.
— Пожалуйста, — невозмутимо ответил Дипломат. — Есть ли у Синицына те отрицательные черты, о которых упоминала Тарелкина? Безусловно. Но можно ли их расценивать, как… — Вовка полистал свою книжечку, — типичное проявление хулиганства? Молчите? У вас, как и у меня, нет… — снова Вовка перевернул страничку книжки, — нет даже пяти процентов доказательств. Но это не значит, что Синицын не виновен и не заслуживает наказания. Но я еще раз повторяю, мы должны решить этот вопрос так, как сказала Лена Тарелкина — по справедливости, — Грачев убрал со лба челку и сел.
После него как бы нехотя поднялся неторопливый, серьезный Миша Саблин. Наш отряд уважает его за силу и за стихи, которые он помещает в стенгазете. Миша предупредил, что не умеет говорить так красиво, как Грачев. Но это он, конечно, поскромничал. Миша иногда говорит даже стихами. Мы до сих пор, если хотим кого-нибудь призвать к порядку, цитируем Мишу: хохотушки, хохотушки, вы дождетесь колотушки!
Саблин не согласился с Тарелкиной.
— Галстук у пионера, как партийный билет у коммуниста, — сказал он и покраснел. — И его можно снимать только с какого-нибудь подлеца. Скажем, на фронте попал в плен и выдал военную тайну фашистам. Тогда убить мало. А Синицын, он что ж? Он не такой. Мы знаем. Дать ему выговор, друзья, а галстук снимать нельзя.
— Правильно! — поддержали дружно мальчишки.
— А как ты считаешь, Морозов? — спросила вдруг Фаина Ильинична.
Теперь все глядели на меня. Все знали, что мы с Генкой были неразлучными друзьями и я всегда защищал его. И сейчас я был согласен с Мишей.
Кто-то настойчиво постучал в дверь. Фаина Ильинична подошла и повернула ключ. В класс вошла бледная, задыхающаяся Генкина мать — Анна Петровна. Генку словно ветром сдуло с места: в один миг он оказался у двери и с укором сказал:
— Я же просил тебя, мама. Зачем ты встала?
— Вы уж извините меня, — обратилась Анна Петровна к учительнице. — Может, я помешала, у вас тут собрание, я вижу. Да я на минутку. Ты, Гена, не ходи в магазин, я сама все купила. На вот «Беломор», после собрания отцу отнесешь.
Она снова повернулась к Фаине Ильиничне и пояснила:
— В больнице он у нас. В прошлое воскресенье кормушку на ферме ремонтировал да ногу поломал. А хирург был на четвертом отделении. Я Гену послала к управляющему, Петру Петровичу Пупкову, попросить машину, чтобы доктора привезти, а тот отказал, говорит: если я всем больным буду персональные самосвалы выделять, у меня фураж не на чем будет возить. Гена поругался с ним, назвал его жирным бюрократом. Я уж ему за это всыпала… Меня тут грипп окончательно свалил, у Катеньки корь вспыхнула, вот и пришлось ему всю неделю разрываться. А вчера гляжу — в дневнике вызов ваш. Думаю, дай зайду, узнаю.
Мы заметили, что Фаина Ильинична как-то вдруг смутилась, покрутила в руках тетрадку и быстро сказала:
— Я хотела Федора Федоровича попросить, чтобы он помог нам… Жаль, что у него такое несчастье.
ebooksa