Эту песню пели те шестеро, когда озверевшие бандиты обложили их дом соломой и подожгли. Чтобы замести следы своего преступления, бандиты спалили весь старый хутор, а о коммунарах пустили слух, будто они убежали обратно в город.
Об этом рассказал на суде бывший механизатор Хамугин. Оказывается, он знал все о судьбе коммунаров. Его отец был одним из главных в банде. Советская власть судила его, а маленького сына есаула Хамугина отправила в детскую колонию… Но младший Хамугин не оценил великодушие новой власти. Так говорил на пионерском сборе участковый милиционер лейтенант Петров, которому мы помогли поймать Прыща с поличным. Но даже если бы Прыщ не рассказал о последних днях коммунаров, мы сами узнали бы все равно правду.
Когда я сообщил в лагерь о том, что контора коммуны находилась в доме Хамугиных, красные следопыты узнали, где стоял этот дом и раскопали бугор. Под бугром, давным-давно поросшим бурьяном, и были найдены останки героев. Спалив дом, бандиты тут же вырыли яму и побросали туда обгоревшие трупы. Они верили, что темная ночь и пепелище навечно схоронят от живых имена павших.
Но враги просчитались. За несколько дней до гибели молодой рабочий Иван Максимович Гостюшкин написал письмо своей невесте. Это письмо передала Маркелу Аникеевичу старая колхозница, к которой, мы ездили в деревню. Теперь пожелтевшая бумага лежит в нашем музее как экспонат номер один.
«Дорогая Нюра! — писал Гостюшкин, — сообщаю тебе, что задание продкомиссара мы выполнили, отправили один вагон хлеба нашим товарищам на завод. А задержались тут вот почему. По решению укома партии создали коммуну. Поселились в Старом хуторе, в доме богатея Хамугина. К нам присоединились пока четыре двора. Мы сообща обработали землю. Земля тут сущий клад, вырастили добрый урожай. Вчера намолотили двадцать мешков пшеницы. А прошлой ночью бандиты подожгли наш амбар. Утром же в хуторе никого из местных не оказалось. Мы так полагаем, что банда увела всех насильственно. А нам враги оставили грязную бумажку, в которой требуют, чтобы мы теперь же уехали в город. Иначе грозятся хлеб сжечь, а нас расстрелять. Но мы не из пугливых. Не для того мы тут, в степи, поставили свой коммунарский заслон, чтобы бояться озверевшей своры недобитой контры.
Дорогая Нюра! Пишу тебе из укома, где только что получил две винтовки и наган. Так что будем стоять за наше дело до последнего патрона.
Кланяются тебе мои боевые товарищи Иван Шадрин, Павло Хвыля, Петр Губин, Вася Журкин и Яша Берензон».
Когда осенью коммунары не вернулись и не привезли хлеб, в Старый хутор ездили рабочие с металлургического. Жители окружающих хуторов сказали им, что коммунары испугались и сбежали, а чтобы добро не досталось бандитам — все спалили. В волкоме рабочим подтвердили эту версию. Погоревали делегаты, подумали, что стыдно было коммунарам возвращаться с позором и разбрелись они по разным уголкам, да и примолкли.
А Нюра, которой писал Гостюшкин, долго еще справлялась в разных организациях о судьбе жениха, но ответы приходили одни и те же: из района выехали, где находятся в настоящее время — неизвестно.
Но теперь все стало известно…
С красного обелиска медленно спадает покрывало. Вот оно задержалось возле чугунной плиты, которую привезли металлурги завода. Потом плавно, словно боясь нарушить тишину на площади и покой павших, опустилось к подножию. На плите бронзовые слова: «Героям-коммунарам, основателям совхоза «Трудрассвет». А ниже — в два ряда имена шестерых. Теперь они всегда будут жить рядом с нами в именах улиц, пионерских отрядов, клубов, школ…
Вот наступила и наша очередь возложить венки к памятнику. Дружина подходит к гранитным ступеням.
Мы с Фаиной Ильиничной кладем венок, а ребята — букетики осенних цветов. Затем выпрямляемся и клянемся стоящим на площади, что будем так же беззаветно любить и беречь нашу огромную Советскую страну и эту маленькую заставу в степи, как любили ее первооткрыватели.
Фаина Ильинична поворачивается к нам и торжественно произносит:
— Клянемся!
Мы повторяем:
— Клянемся!
И словно могучее эхо за нашими спинами гудит вся площадь:
— Клянемся!
ebooksa