Не в силах ослушаться, Василь извлек бутылку из кармана, сунул ее в руки ошалевшему солдатику и поспешил к люку, бросив напоследок:
— Нет, сейчас я пить не могу. Оставь себе, если победим гадов, тогда и будет повод.
Витя только пожал плечами и полез в танк, прятать зажигательный снаряд в укромном месте. Авось и пригодится, воды напиться.
Довольный, что быстро умиротворил и утихомирил Голос, хотя и дорогой ценой, Василь .остановился перед люком. Уже собирался достать ключ, да заметил, что замок сбит, а крышка слегка отодвинута вбок:
(— солдатики поработали? или рабочие?)
И тут неприятно осенило, да не крестом, а исподволь подкравшейся мыслью:
(— все-таки продал святой отец, как есть, продал, падла в рясе, Иуда. сразу его жирная рожа не понравилась — небось, не на подаяниях такую ряху отъел…)
А если продал, значит его уже ждут. Страшно? Не очень, хотя ясно, чем грозит обвинение в убийстве. Не зря же он на тюках макулатуры УК целую неделю штудировал! Десятку вкатят, не меньше. Дерьмово, конечно, но наплевать! В его положении, как в песне — что воля, что неволя, все. едино. А все потому, что он устал от бродяжничества, от убежища, от постоянных мыслей о Ганине, от Голоса, от своих страхов. Очень устал. Вот и продолжение его печальной истории, которое он никак не мог самостоятельно придумать:
Уткнуться лицом к шершавой стенке тюремной камеры и уснуть, и не думать каждый день о куске хлеба, ни о чем не думать. Не расстреляют же!
Обречено вздохнув, Василь отодвинул крышку люка и начал спускаться по узкой лестнице:
(— вот сейчас заорут Стоять! ослепят фонариками, ткнут в бок пушкой и защелкнут наручники, вот и наказание безо всякого бога…)
Но глаза никто не слепил и дулом не стращал. Василь боязливо ступил на пол коллектора и прошел несколько метров по направлении к двери. Вроде, никого. Никого не было и в убежище. Все так же тлела керосинка, все так же капала из крана ржавая вода.
(— ну и ну! один раз чуть в ад не собрался, сейчас тюремную камеру за благо почел, да не узнает никто! священник, конечно, сдрейфил, но и доносить не станет.)
И вдруг Василь увидел эти глаза, огромные глаза, которые светились в темноте, как два зеленых уголька. Они обозначили некий движущийся силуэт — медленно и неуклюже переваливая с лапы на лапу слишком большое для кошки тело, странная зверюга зашла за угол, но, прежде чем исчезнуть, остановилась и словно поманила Василя последовать.
— Ну погоди же, пугать меня будешь, кошара!
Василь схватил любимую монтировку, керосиновую лампу и отправился за наглым животным. Зайдя за угол, он прежде всего пребольно стукнулся лбом об амулет, тот самый, зарытый вместе с телом убиенного Ганина. Проклятая штучка висела в воздухе и тихо раскачивалась:
(— нет, ну не может она висеть в воздухе, если это так, я сейчас просто тронусь!)
К сожалению, чудес не бывает — амулет был подвешен на тоненькой лесочке, привязанной к крюку в потолке, а раскачивал его, видимо, сквозняк. Но не сам же он выполз из могилы и повесился! Что за идиотские фокусы?! Василь грозно посмотрел по сторонам в поисках шутника.
Увы, лучше бы он слегка тронулся несколько мгновений назад, ибо следующее зрелище навсегда помутило его непривычный к подобным шуткам рассудок:
Могила в стене оказалась полностью разрытой, т. е. оскверненной, тело убитого и неотпетого Ганина выброшено на пол, а на его груди сидели два здоровенных черных кота, вопросительно смотревшие на явившегося:
ebooksa